– Я не вернусь в ваш пересадочный узел… Хоть поверю тебе, что ему предназначено большое будущее, потому что стратегическая точка, стратегический объект. Но и оказаться на пути всех наступающих сил не хочу. А когда-нибудь это случится, Валер, ты же знаешь…
– Здесь лучше что ли? – Липенко пугала грязь и вши, хотя сам молодой подполковник вроде не чесался, и неаккуратной в его облике оставалась лишь трехдневная щетина.
– Не лучше. Но пока местные разборки продолжаются… Ты не знаток военной стратегии, но и тебе известно, что когда двое дерутся, третьему лучше не соваться. Вдруг недавние враги объединятся и размажут по стене? Сюда никто и не заглянет, говорят, спокойно как раз в центре урагана.
– Ты стал какой-то другой, – Валерий заметил, что приятель и говорить стал иначе.
– И ты, – вздохнул Белявский. – Почему именно здесь? На окраинах голод. Тут стреляют, зато всем положен паек. И патронов больше, чем я мог себе раньше представить, бандитские схроны еще поставляют боеприпас. Но это тоже люди, даже неплохие в общем-то, пока защищают свое, а не отбирают чужого. Вот я и могу помочь им в защите станции, знаю, что за это мои жена и сын голодными не останутся.
– Помоги лучше мне! – раздраженно отмахнулся Липенко от надоевшей философии. – Помнишь, ну, когда Володька Сотников пропал?
– Помню! – и без того мрачный подполковник ненадолго замолчал. – Наверное, только тебе я и могу это рассказать… Я не знал, чем занимался мой отец, пока не переступил порог Генерального штаба. Он говорил, что никак не способствовал, что никакого блата… На самом деле, думаю, напрямую никого не просил, но кто-то решил в благодарность к его заслугам устроить сына на хорошую должность. Ты, Валер, знал о его работе, хоть вы нигде не пересекались, кроме помощи с диссертацией. А он месяцами торчал на этих проклятых полигонах и в лабораториях, где проводились испытания химического оружия. Тогда оно еще не было под запретом, за это давали государственные премии и прочие блага… Из-за этой химии умерла моя мать, ты не знал? Родители и познакомились, работая вместе, папа, светлая ему память, ни шиша, кроме своих формул вокруг и не видел. Потому и не женился во второй раз.
– Несчастный случай? – посочувствовал Липенко.
– Нет, онкология. Иметь дело с такими веществами небезопасно даже при соблюдении всех правил.
– Небезопасно, – согласился химик. – Об этом я и хотел поговорить.
Белявский не замечал в темноте туннеля, насколько напряженно приятель ловит каждое слово, как спешит направить разговор в нужное ему русло, он просто вспоминал.
– Мы с Сотниковым тогда минут десять друг на друга орали. Он сказал, что наконец-то раскопал информацию поважнее, чем неразведанный склад боеприпасов, я заинтересовался… Да он бы еще ядерную боеголовку сюда притащить решил! Ты же помнишь, мы тогда поняли, что на поверхность смогут вернуться только наши дети, и то придется еще поискать незараженные места. Примерно знали уже, какие объекты ГО сохранились и с чем нам предстоит иметь дело. Наши руководители приняли решение о сохранении как можно большего числа людей, нужен был генофонд, хотя все это выглядело цинично и достаточно жестоко… А Владимир снова предлагал искать оружие массового уничтожения! Я просто отобрал у него документ, кажется, еще и руку вывихнул. Но готов был уже оторвать дурную голову, в которую лезут такие бредовые мысли. Бумаги все сжег, кроме того огрызка, с которым Володька и убежал, хотя и его успел просмотреть. Химия смертельно опасна даже на открытом воздухе, и странно, как же специалист этого не понимал. Ты-то понимаешь?
– Еще как! И что там было?
– Было слишком много написано, чтобы оставлять документ в архиве…
– Но Сотников что-то вырвал у тебя из рук, значит, уничтожено не все? – с надеждой на крупицу информации спросил Липенко.
– Только кусок письма, которое лежало поверх приложений. Все остальные материалы я сжег при тебе. Там могли содержаться формулы или еще что-то, позволяющее изготовить заново это вещество. Понятно, что в метро на коленке сложный состав не воспроизведешь, но не хотел рисковать. А письмо…
