хочет стать летчиком-истребителем, я смеюсь до боли в животе. Живот и так болит, поэтому
смеюсь недолго. Хотел бы я, чтобы она была моей родной сестрой. Хотя тогда Эрл был бы
моим отцом. К черту такие перспективы.
Телевизор мы оставили в прошлой квартире, потому что пришлось вылезать в окно
посреди ночи. Он был черно-белый, и изображение съезжало вбок, но это ерунда. Хоть
какой-то, но все-таки телик.
Домовладелец требовал денег, причем немедленно. А никто не указывает Эрлу
Уокеру, что делать. Никому не позволено раздавать ему приказы. На несколько часов он
сваливает, а потом мы все сбегаем через окно. Нутром чую, случилось что-то плохое, но
Эрла не спрашиваю. Я вообще с ним не разговариваю, если в этом нет необходимости. И так
с лихвой хватает ненужного внимания.
Однако сейчас Ким спит, а без телика остается только думать. Я думаю о Датч. О том,
почему она меня спасает и не дает умереть. Думаю о ее свете. О том, какой он яркий и
сколько придает мне сил. Думаю об Эрле. Уверен на все сто, что он хочет меня убить. Сам
вечно грозится «закопать меня в землю». Диву даюсь, почему я до сих пор здесь. Живой.
Зачем я вообще существую?
Иногда Эрл делает фотографии. Те, которые вылезают из фотоаппарата и медленно
проявляются. И это худшее из всего, что есть в моей жизни. Он развешивает их в ряд в
каждом доме, в каждой квартире. В том помещении, которое считается нашей гостиной.
Наверное, поэтому Ким вечно ходит с опущенной головой и поникшими плечами. Там
снимки и висят, пока кто-то не приходит к Эрлу в гости. Тогда он запихивает их в носок и
прячет в своем ящике.
Раньше я постоянно думал, зачем ему эти фотографии. Теперь мне наплевать. Все
равно их никто не увидит. Эрл в курсе, как они на меня действуют, и смеется. Когда нам
приходится переезжать, он выбивает в стене дыру, засовывает туда снимки и заделывает
дырку. Причем так все и оставляет. На стене остается большое белое пятно. Как
напоминание о том, что у него есть чем меня шантажировать. Эрл тупой, поэтому не
понимает, что фотографии могут причинить ему вреда больше, чем мне.
Не сразу, но мне все-таки удается раскусить, зачем он вывешивает снимки. Наверное,
чтобы я не приводил домой друзей. Как будто они у меня есть. Вообще-то, с некоторыми из
соседских пацанов я знаком. Иногда Эрл все-таки отпускает нас на улицу. Но только при
условии, что на мне нет заметных следов. Изо всех сил я стараюсь залечивать раны как
можно быстрее. Эрл говорит, что я быстро исцеляюсь. А по-моему, не так быстро, как
хотелось бы. Даже минута, проведенная с ним под одной крышей, – это слишком долго.
Иногда он находит работу, и мы остаемся дома одни. Наступает рай. Мы делаем, что
хотим, и едим, что хотим. Точнее едим то, что у нас есть. Сегодня Эрл на работе. Ким ест
последнюю банку равиоли, а я – упаковку крекеров с горчицей. В коробке, которую оставили
те, кто жил здесь до нас, мы нашли несколько книг. Читать я научился по забытым книгам и
журналам. И по субтитрам, когда у нас был телевизор. А потом, давным-давно, научил
8
http://worldselena.ru/________________________________________________________________________
читать Ким. Правда, сегодня я сам ей читаю, пока она не засыпает. Лучи полуденного солнца
стелятся по полу и играют огнем в ее волосах. Я съедаю еще несколько крекеров. Слизываю
с пальцев горчицу. Праздную короткие периоды нормальной жизни.
Эрла нет, и мы можем спокойно дышать.
Я закрываю глаза и нахожу Датч. Она в парке недалеко от дома. Ездит на велосипеде.
С ней девочка, у которой почти такие же рыжие волосы, как у Ким. Свитер на Датч
безразмерный и слегка бледнее локонов кофейного цвета. Щеки разрумянились. Она
хохочет, когда велосипед чуть не съехал в ручей. Тот самый ручей, в котором она чуть не
умерла.
Сейчас Датч нечасто сюда приходит. Зато Дениз, мачеха, с удовольствием таскала ее
