дышать. Тетя больше не двигается. В комнате пищит монотонный звук. Вокруг тети и
ребенка собираются люди. Все, кроме какого-то дяди, который держит тетю за руку. Он
согнулся пополам, у него трясутся плечи. До меня доходит, что люди вокруг ребенка (по
крайней мере большинство из них) мертвые. Они пришли из прошлого, чтобы посмотреть на
свет. Они – призраки. Мертвецы.
Лица у них взволнованные и удивленные, но из-за мертвых я ничего не вижу.
Поэтому расталкиваю их и подхожу ближе. Она вопит, как вопят все дети. А потом видит ту
тетю. Свою мать. Женщина смотрит на нее, стоя рядом с врачом. Никогда в жизни не видел,
какое лицо может быть у мамы. Наверное, это и есть любовь. Потому что выражение лица у
тети ласковое и заботливое.
Я радуюсь за ребенка, но в то же время мне грустно. Мама прикасается к ее лицу,
просит быть сильной. Сильнее, чем была она сама. Потом целует поникшую голову дяди. Я и
не знал, что призраки умеют плакать. А через миг происходит невозможное. Тетя делает шаг
прямо в свет и исчезает.
У меня на глазах ребенок замирает, потом делает глубокий вдох и опять начинает
вопить. Неужели плачет по маме? Доктор перерезает какую-то длинную штуку, которая идет
к пупку ребенка, но ей не больно. Я бы почувствовал.
Другой врач пытается оживить мать. Ему помогают несколько медсестер. Они не
знают, что тетя уже ушла. Перешла на другую сторону. А оттуда не возвращаются.
Это вторая смерть, которую я видел. Первым был какой-то мужик. Еще до того, как я
достаточно вырос, чтобы мочиться в унитаз. Мужик поругался с Сэром. Была у Эрла мания
заставлять меня называть его Сэр. До сих пор иногда заставляет. Правда, без толку.
Не знаю, из-за чего была ссора, но, когда мужик отчаливал на небеса, вокруг него
распахнулся свет, и мужик исчез. Ребенок прямо как тот свет. Может, она его проглотила?
Не стоит забывать, что мне тогда всего три. Вопросов у меня миллионы, и почти все о
всяком странном дерьме. Короче говоря, она особенная. В этом я ни капли не сомневаюсь.
Она перестает реветь и смотрит на меня (прямо на меня!) огромными от любопытства
глазами. Они сияют, как бриллиантовые кольца, и в них я вижу тысячи картин. Звезды и
бесконечные ленты света. Мерцающие золотые реки и фиолетовые деревья. Я понимаю, что
она оттуда. Из места, которое я временами вижу. Кто-то послал ее сюда, и сейчас она
показывает мне свою галактику. Свою вселенную. Понятия не имею откуда, но я знаю, кто
она такая. Искательница. Та, которая ищет потерянные души.
В мыслях возникает слово. На иностранном языке. Может быть, на арамейском. Что-
то вроде Д’АэАш. Нет, не так. Д’МаЭаШ? Тоже не то. В общем, слово звучит в голове, но
произнести его правильно я не могу. Поэтому, когда говорю ей, кто она такая, получается
«Датч». Я знаю много слов на разных языках, которые пока не могу нормально выговорить.
Эрл бесится, когда я об этом упоминаю. Называет меня вруном, но я не вру.
А впрочем, наплевать. Пока сойдет и Датч.
Кажется, ей нравится, как я ее назвал. Но, глядя на меня, она боится. Совсем чуть-
чуть. Поэтому я прячусь. Сначала на ум приходит плащ, как у Супермена. Я тут же
отбрасываю эту мысль. Слишком яркий. Слишком заметный. Представляю себе другой
плащ, как у рыцаря из комиксов. Плотный, черный, с капюшоном. Стоило подумать, и он
появляется, как большое черное море, и оседает у меня на плечах. В мечтах это самая
классная штука.
Врач говорит «Пора объявлять» и смотрит на часы. Медсестры вытирают девочку,
Датч, и уносят в комнату к другим детям. Там она остается на три дня. Дядя приходит и
уходит. Надолго не задерживается. Но все в порядке. Мы ее охраняем. Я и призраки.
Они ей, кстати, нравятся. Я это чувствую. Даже тот, у которого на виске здоровенная
дырка. Но, когда подхожу ближе я, она вздрагивает, поэтому опять приходится «вызывать»
плащ и присматривать за ней из угла на потолке. Я никуда не ухожу, пока дядя не забирает
