— Возьми за доброе известие княжескую полтину... вот тебе... да иди на кухню, подкрепись сначала, а потом поезжай назад. Скажи своим тысяцким, я сам буду через неделю стоять боевым станом перед воротами Пскова. И там всё решим.
Татарский гонец поклонился и вышел весёлый.
Архимандрит поднялся со скамьи:
— Разреши, великий князь, отправиться в храм, начать службу о победе русского воинства...
— В храм ступай, но службу о победе пока вести рано. Ступай, ступай...
Не успел архимандрит покинуть палату, как в дверь просунулся тучный отрок во всём холщовом, белом:
— Заносить?
— Заноси. А то вроде как постный день у нас, при святом отце нельзя.
Пока уставляли стол заедками да подавали чугунки с кашами да холодное мясо, мочёные ягоды, хлеб чёрный да ситный, великий князь всё ходил повдоль стола.
* * *
Что-то у него, великого князя Московского, получалось не так. Не по-русски. Этой ночью Иван Третий не спал, читал монастырский список с тетради Афанасия Никитина... Это же Четьи минеи торгового люда, а не тетрадь! Её наизусть учить надобно.
Вот он, великий князь, собирается пограбить Псков, пролить кровь. За что? Серебра ему мало. А серебро ему зачем? Татарам отдать. Ибо они — татары казанские, а он — всего-то данник сопливый, у которого можно и город Москву сжечь, а жгли не раз, и родню его можно в аманаты[29] запереть и держать в заложниках до смерти. И ведь держали: деньги давай! А ведь деньги — они только снаружи его княжества и есть. И торговля вся — у тех, кто морем владеет... А у нас одни реки, что утыкаются в чужие моря. Наш купец вон сидит, жадно хлеб кусает. Разве бы, имеючи деньги, купчина русский так жадно хлеб жрал? Имеючи море, так сопел бы?
А у него, у великого князя Московского, сейчас на руках не просто карта куда идти торговать, у него на руках — опись полумирового базара. Он, великий князь, пошлёт вон того купца к морю Каспийскому, издревле русскому, а тот купец продаст воска хазарским жидам, то море оседлавшим, получит на три копейки больше за пуд да и тому рад. А те, хазары подлые, тот воск продадут на свечи в гарем трабзонского эмира в пять раз дороже! Разве это справедливо?.. И разве через три дня будет справедливо, когда великий князь Московский из-за трёх пудов серебра смоет огнём русский город Псков? А те три пуда псковского серебра тут же понесёт клятым татарам, да с поклонником...
— Наливай и мне! Чего, про великого князя забыл? — рявкнул Иван Третий на Проню. — Под хмель думать вместе будем, так веселее...
— А чего тут думать, великий князь? — спросил Бусыга Колодин.
Иван Васильевич медленно поднял голову от блюда с бараниной. Глаза его стали наливаться тёмным гневом. А Проня и Бусыга уже стояли на коленях и упирались головами в сапоги великого князя.
— Ну, чего ещё?!
— А то, великий князь, что пришли мы к тебе не только с обетовальной тетрадью тверского купца Афанасия Никитина... — начал Бусыга. — А пришли мы с тайным посланием от всех псковских купцов...
— Давай сюда послание!
— Дать не могу, оно на словах передано!
— Ну, вот что купцы... Шли бы вы отсель подобру-поздорову! Афанасьеву тетрадь, мне завещанную, держали при себе почти пять лет. Поди, за пять лет послали по той тетради уже десяток караванов, да с немецкими купцами? Не за так, поди, а за деньги! А? С меня теперь собираетесь урвать серебра?
Иван Васильевич швырнул тетрадь прямо в лицо Бусыге. Тот успел тетрадь ухватить, поднялся с колен, подтолкнул встать и Проню. Осторожно положил тетрадь поближе к московскому великому князю, сказал, как бы прощаясь:
— Велено нам передать от псковских купцов, от старшины нашего, Семена Бабского, что ежели не станешь Псков воевать, то наши купцы тебе немедленно выплатят двадцать тысяч рублей... В зачёт недоданной дани.
— Погоди, погоди уходить, купец! Я не велел! А взамен, взамен чего у меня купцы просить станут?
Тут заговорил и Проня Смолянов:
— А чего просить? Только обычного права. Изгони ты своей силой, великий князь, иноземных купцов из нашего города да вели русскую торговлю возвернуть как она была! Вот и всё!
Иван Васильевич махнул купцам садится, протянул им по чарке вина:
