Сейчас Иван Васильевич, великий князь, восседал как бы у ног подымающегося на небо за царским престолом шестикрылого серафима. Сущность серафима из-за спины великого князя плавно перетекала со стены на потолок и разбрасывала крылья над всей палатой.
По правую сторону от Ивана Третьего, внизу, занимали длинную скамью думные бояре, сидевшие, по обычаю, в огромных родовых шубах и в меховых шапках высотой в руку. А по левую сторону от великого князя, тоже внизу, занимали свою скамью важные чины московской митрополии. Посол литовский Станислав Нарбутович сидел перед лицом князя на особом стуле без спинки, а прочие посольские стояли позади Нарбутовича. Кроме тяжёлого сырого воздуха в новостроенной палате ощутимо с обеих сторон витал дух злобы.
С московской стороны бесились оттого, что послы литвинские прибежали аккурат тогда, когда ещё не отмечена была очередная годовщина по кончине сына великого князя Московского. Русские в такие печальные дни даже казни отменяют, а уж с послами и не якшаются.
А литвины бесились от того, что дело-то шло об их интересах! Мало ли кто помер?! У них, у литвин, вон недавно король Казимир помер. Ну и что? Жизнь-то не померла! А сын Казимира и наследник его, Александр Казимирович, немедля возжелал взять в жёны русскую княжну, дочь самого Ивана Третьего, Елену Ивановну! В королевы взять! А ты попробуй, великий князь, свою дочь равновесно замуж отдать, по крови её! Такого гарного жениха, как Александр, круль Литвинский, нигде больше не найти! Александр послам прямо сказал: «Станут москали упрямиться да на свои похоронные обычаи напирать, твердите им тогда, что возьму я в жёны себе графиню австрийскую Анну, мимо ихней Ленки»!
Станислав Нарбутович, наполовину русский, но теперь литвинский шляхтич, говорил, далеко отставя правую ногу. Говорил надменно, превознося своего молодого короля... Но Иван Третий даже не дослушал, в ярости грохнул посохом об каменный пол палаты.
— Ты, посол, — отдышавшись, громко проговорил Великий князь Московский, — малость поостынь. Или я тебя поостужу. Вот дам отпускную грамоту только через половину года, поголодаешь на Москве да посидишь за крепким тыном, тогда научишься уважать государей...
Высокородные бояре закивали шапками. Русские духовные лица начали зло грозить литвинам кулаками.
Собственно, говорить ни той, ни этой стороне далее резону не имелось. Послы вручили Ивану Третьему доверительную грамоту от короля Александра Казимировича насчёт себя, выслушали в ответ обычные слова скорби по усопшему королю Казимиру да слова благостыни на счастливое правление короля Александра. Насчёт выдачи замуж великой княгини Елены Ивановны великий князь обещал подумать. В сватовстве не принято сразу орать от радости, но и долго думать незачем. Выгодное же дело предложено!.. Да вот наметился при посольстве обычный спотыкач, каковский бывает, когда в грамоте приписано: «Остатные дела посол наш имеет обсказать на словах».
Нарбутович обсказал на словах вот что:
— А изустно мне велено тебя, великий князь, расспросить от имени всех ромейских[21] государей — почто ты велел отравить старшего своего сына Иоанна, наследника своего? Говорят в просвещённых странах, что будто для ради того ты его отравил, чтобы посадить на престол мимо древних русских обычаев отчич и дедич, сына своего, Василия, от второй своей жены, Софьи Палеолог...
Тут-то и вскочил с престола Иван Третий во весь свой немалый рост. Да как сыпанул нечистым матом! Да как врезал посохом в каменный пол палаты! И повелел послу заткнуть рот. Иначе всё посольство просто сгниёт на Москве, что бывало не раз.
Нарбутович тотчас поднялся тоже, хотел проорать, что посольство немедля отходит от Москвы. Да ему в спину вонзился шёпот примаса[22] объединённой католической церкви Литвы и Польши:
— Именем Пресвятой Девы Марии, терпи и молчи!
Нарбутович выдохнул, будто конь, с которого сняли седло, и осел назад, на неудобный стул. Был Нарбутович толст, и стул под ним, треща, разошёлся на две половинки.
Иван Третий осклабился. Он, великий князь, стоит, а пащенок литвинский — сидит! Ладно! Великий князь провёл взглядом по скамье справа. Великие бояре уткнулись в пол. Только сидящий на самом конце скамьи Данило Щеня смотрел прямо в глаза великому князю. Иван Третий на его взгляд ответно шевельнул пальцами, сжимающими посох. Данило Щеня тут же поправил свою высокую боярскую шапку. Один есть!
