Как-то ночью, было около трех часов, Перейра вернулся невообразимо пьяным и, разъяренный, принялся кричать, расхаживая вокруг койки Барроса, чтобы он убирался ко всем чертям со своей Швейцарией («Знать ничего не хочу о Швейцарии или как ее там, ничего больше не хочу, я не желаю быть монахом: я выпил пива, десять кружек, ну и что! А тебе какое дело? Ты мне отец? Барахло! Только этого не хватало сейчас; пошел ты со своей Швейцарией!»). Кто-то запустил в него башмаком, чтобы он дал им поспать, и Перейра наконец улегся в прихожей, обливаясь слезами. Сначала были слышны всхлипывания, а затем в раскаянии он заплакал, как ребенок, навзрыд («Прости, Баррос, я пьян, выпил красного вина, честное слово, но это не вино на меня так подействовало, это проклятая маслина, что я съел, она вывернула меня наизнанку…»).
Подобные истории следовали одна за другой, и тем лучше, поскольку в противном случае ожидание отпуска в Европе обернулось бы кошмаром, чему и Баррос не смог бы воспротивиться.
Дни — это не просто дни, тысяча чертей, и в определенные дни человеку, живущему в Африке без семьи, хочется потешить себя каплей алкоголя, веселым разговором с новыми лицами, женщиной, ужином из жаркого на вертеле, чем-нибудь необычным, чтобы человек не чувствовал себя мертвецом и не желал смерти. Алкоголь дает ощущение временной смерти, притупляет шипы жизненных уколов, веселит нас, если только вино не пьет кто-то чересчур грустный, как Соуза: тот переставал думать о своих печалях, лишь когда бывал здорово пьян. Но у этого и кличка была Певец.
Случайно Соуза оказался тем, кто принес эту новость в «республику». Некий негр-переписчик из газеты «Политика и Сивил» пригласил его на вечеринку, и он туда собирался. Нет, нет, он чувствовал, что не в состоянии выдержать праздничный вечер в этом же самом доме. В рождественский вечер вспоминается родной край и семья, но о матери думаешь больше, чем о братьях. Кто захочет, тем он устраивает приглашения, это дешево — за тридцать анголаров ужин и танцы до утра.
Перейра и Силверио согласились тут же, тридцать анголаров ни к чему не обязывали, они это и сказали, глядя на Барроса (дочего же нудный тип, хуже монаха, бесит только то, что он держится).
Как они и ожидали, празднество его не заинтересовало.
Он смотрел, как они собирались, надевали элегантные костюмы и рубашки, а Подхалим торопливо начищал им башмаки. Силверио даже купил новый галстук-бабочку синего цвета в крапинку и не уставал любоваться им. С ними ничего нельзя было поделать. Фрейтас улегся на кровать, отвернувшись от всех, а Баррос уселся у «окна грез», как Соуза, который в этот вечер словно помолодел на десять лет.
Вечеринка проходила в Ингомботасе, там были и мулатки. Танцы под проигрыватель, пластинки с медленной музыкой, слушая которую словно погружаешься в сладостную истому, ледяное белое вино, а что дальше — кто его знает. Никогда не знаешь, чем окончится вечеринка с мулатками.
— У вас добром не кончится с этими метисами.
— А ты кончишься в Швейцарии, в какой-нибудь больнице, — ответил возбужденный Перейра, выходя первым и напевая что-то.
Снизу, с улицы, Баррос слышал их удалявшиеся голоса, потом он повернулся к окну и стал смотреть на залив, положив подбородок на руки. На какие-то мгновения луна словно замирала, на мысе виднелись черные листья пальм, в ночи не чувствовалось ни единого дуновения, и небо, усыпанное звездами, источало бархатистый свет. И тишина…
— Во сколько ты уходишь к Альбине? — бросил он в глубь комнаты.
Фрейтас ему не ответил. Тогда он поднялся и подошел к приятелю.
— Спишь?
— Нет.
— Во сколько ты пойдешь к Альбине?
— Сегодня я не иду…
— Поссорились?
— К сожалению, нет.
По тому, как резко Фрейтас качнул головой, он понял, что товарищ нуждается в его обществе.
— Давай-ка сыграем в «семь с половиной». У нас будет свой праздник: выпьем по стаканчику и сыграем несколько партий по десять анголаров, чтобы скоротать время.
Керосиновая лампа на большом столе мигала тусклым желтым светом.
— Плохо себя чувствуешь?
— Нет.
— Думаешь о семье, я знаю. Это проклятая ночь. Не в состоянии сладить с собой, человек сильнее тоскует в одиночестве. Да он и на самом деле один. Если бы мы хоть могли угадать, что там дома…
