Наконец он поднялся, чтобы посмотреть в окна башни. Ветры, похоже, в этот вечер стихли. Он задержался у окна, выходящего на юг, откуда пришел циклон «черной недели». Ему нужно было противостоять. Способен ли он? Он был уверен, что способен, иначе конец всему, чего в течение столетия добились Релвасы. Может ли жизнь заставить его вернуться к тому жалкому прошлому, с которого Релвасы начинали?! Он был уверен, что не может, — потому и вопрошал себя так спокойно. Только теперь он зажег лампу.
Комната наполнилась черными колеблющимися тенями, и в тот же миг резкий паровозный гудок разорвал натянутую, как струна, тишину. В тот вечер этот гудок показался ему ужасным криком кого-то, кто бежал из Лиссабона, бежал искать спасения у него в объятиях.
И Диого Релвас, не задумываясь, раскрыл их.
Семейный портрет крупным планом
После того как королевская семья оказала честь позировать перед объективом фотоаппарата, фотограф был в моде. И тут же все — и аристократы чистой воды, и просто состоятельные буржуа — принялись утверждать, что лучше не делают нигде — ни в Лондоне, ни в Париже.
Эта же мысль сидела в красивой андалузской головке тщеславной, не знавшей ни в чем отказа Эмилии Аделаиде, когда она возвращалась после отдыха из Синтры, где как раз в этот год, на пикнике в Варзеа-де-Коларес, познакомилась со своим будущим мужем Руем Портела де Араужо.
Диого Релвас поехал за детьми в Синтру в новом фаэтоне, который был сделан домашним каретником Зе по образцу, изображенному в английском журнале. Релвас усовершенствовал фаэтон для своего удовольствия и удовольствия тех, кто удостаивался видеть это произведение, упряжкой из пяти очень выносливых и отменно красивых лошадей. Четыре лошади покорно шедшие друг за другом, были серо-розовые — гордость релвасовского тавра — ведь такого необычного сочетания белой, черной и красной шерсти было трудно добиться. Шерсть имела сиреневый отлив, что подчеркивалось контрастным черным цветом гривы и хвоста. Идущий во главе упряжки гордый, пожалуй более гордый, чем хозяин, конь с высоко поднятой головой, норовистый и в то же время сдержанный, высоко выбрасывающий передние но: и, был молочно-серебристого цвета. Он как бы задавал тон всей упряжке, которой мастерски правили хорошо знакомые с поводьями руки хозяина Алдебарана.
Если хозяин и кони были в согласии, описать восторг детей было невозможно. Достаточно сказать, что они старались уговорить отца не брать с собой служанку, а посадить ее на алентежскую повозку с багажом рядом с карликом Жоакином Тарантой и даже отказаться от кучера — так им хотелось ехать только с ним одним, такую тщеславную гордость вселял в них новый фаэтон.
Эмилия Аделаиде садилась на облучок вместе с отцом, а двое братьев и Мария до Пилар ехали сзади в компании кучера Зе Красавчика, весьма довольного собой, своей новой формой с серебряными пуговицами и беретом с блестящим козырьком. Разговаривали о пикнике: Антонио Аусио посмеивался над ухаживаниями Араужо за сестрой, она подыздевывалась над его влюбленностью в Луизинью — Марию Луизу Сампай Кинтела, Мигел Жоан и Мария до Пилар, следя за бегом лошадей, казались отсутствующими, а Диого Релвас, понимая, что дети становятся взрослыми, подумывал о том, что «смерть уже не за горами». После торжественного выезда из Синтры почти галопом, под аплодисменты друзей, которые по обыкновению пришли их проводить, отец пустил лошадей рысью под звон бубенчиков, который перекрывал их голоса. И только когда они остановились около источника, чтобы Зе Красавчик мог напоить лошадей, Эмилия Аделаиде сказала:
— Отец, нам надо сфотографироваться всем вместе! Всем, пятерым!… Сделать большую фотографию, такую же, как я видела в chateau [Замок (франц.)] Кинтелас.
Диого Релвас закурил сигару, что делал очень редко, и пообещал пригласить для этого Тейшейру из Вила-Франки, он хороший фотограф, но Эмилия Аделаиде настояла на Бенолиеле из Лиссабона — он совсем другое дело, у него люди как живые, только что не говорят.
То же самое сказала Брижида и другие слуги, когда увидели сделанный им семейный портрет. Только тогда Диого Релвас счел, что труды и деньги, затраченные на фотографа, зря не пропали. Да, действительно, работа прекрасная, почти такая же тонкая, как портрет тети Риты Констансы, написанный каким-то художником. В тот год, когда был написан этот портрет, в их доме появился карлик, потому что тетя, увидев копию картины одного испанского художника, пришла в восторг от изображенного на полотне карлика и потребовала такого же, чтобы держать немецкую борзую, с которой она хотела позировать, сидя в костюме амазонки на ярко-рыжей лошади, которую подарил ей отец в пасхальное воскресенье. Сейчас не стоит рассказывать о предпринятых тогда мучительных поисках карлика, который подошел бы для портрета Риты Констансы. На это потребуется слишком много времени.
