Они спешились лишь возле холма, который много позже был назван Цыганским. Обозрев ландшафт, сделали первые прикидки, и вскоре топографы и инженеры взялись за дело. Однажды утром Фредерик собрал лотарингцев и сказал: «Как вам известно, я ездил в Темешвар. Я пригрозил им, что мы сами возьмем себе землю, если они не приедут и не разметят ее в ближайшее время. Что мы построим себе дома там, где посчитаем нужным, и никогда не будем платить налогов. Это сработало. Теперь участки размечены, завтра начинаем строиться. Мужики, нам предстоит много работы, так что ложитесь спать пораньше и не напивайтесь».
Еще до восхода солнца жены разбудили мужей, те позавтракали, чем Бог послал, и выпили шнапсу, чтобы согреться. Жены проводили их до границы села и смотрели им вслед, пока они не скрылись за горизонтом. Колонна из тачек, лошадей и людей остановилась только там, где впоследствии появился Трибсветтер. Мужчины начали рыть первую из четырех ям, откуда таскали землю для строительства домов. Кабак построили прежде церкви.
Одним хмурым, дождливым утром 1772 года они в последний раз собрались на центральной площади Мерсидорфа. С собой у них были все пожитки и то, что местные уступили им за небольшие деньги: стулья, столы, шкафы, кровати. Все, что им могло пригодиться для скромного обустройства мазанок, ожидающих их за горизонтом. Им оставалось лишь получить гарантийные грамоты. Каждой семье полагалось целое владение: тридцать четыре йоха земли под пашню, луга, пастбища, дом и сад. Бездетные пары получали вдвое меньше. Тем, кто умер за время строительства, не досталось ничего.
Перед въездом в деревню был установлен помост, где на стульях сидели темешварские чиновники и барон Альвинци, помещик Трибсветтера. Дорогу и обочины заполонили кареты, телеги и лошади, мужчины, женщины и дети со всем скарбом. Дождь лил безжалостно и беспрестанно на всех — и на людей, и на животных. Он пробирался под одежду и в обувь, попадал в рот и в глаза. Грязь была такая густая, что передвигаться удавалось с большим трудом. Только лошади спокойно стояли на месте и терпели небо, как всю жизнь терпели человека.
Барон встал и начал свою речь:
— Люди, вы свершили великое дело, для себя, своих семей и для монархии. За краткий срок вы построили здесь село, которое сегодня станет вашей новой родиной. Если вы будете хорошо и много трудиться, это принесет вам некоторый достаток, по крайней мере, насколько подобает крестьянам. — Он кашлянул. — В этом я буду вам справедливым и благожелательным господином. Я всегда готов внимать вашим обращениям, но пользуйтесь этим правом только в самом крайнем случае. Первой инстанцией для вас будет судья. Кто у вас судья?
Поднялся гомон, ведь никто не задумывался ни о чем таком. Барон нетерпеливо прошептал сидящим у него за спиной: «Они умеют вкалывать как скоты, но не думать». Он вздохнул и повторил вопрос. Люди растерянно переглядывались. Вдруг раздался голос:
— Брат Фредерик. Он должен быть судьей!
Другой подхватил:
— Фредерик Обертин!
— Где этот Фредерик Обертин? Пусть покажется! — потребовал барон.
Фредерик снял шляпу и робко вышел вперед. Барон снова обернулся к свите: «Парень на дурака не похож, не будем же терять время зря. В такую погоду меня особенно донимает подагра». Он махнул Фредерику, приглашая на помост.
— Вы умеете писать и читать? — спросил его барон.
Фредерик сказал, что нет. Барон повернулся к людям.
— Тогда у нас затруднение, раз Фредерик Обертин не умеет ни читать, ни писать, а это необходимо для исполнения обязанностей судьи. Боюсь, вам придется выбрать другого судью.
В толпе кое-кто засвистел, неслыханное дело по тем временам. Барон растерянно посмотрел на собравшихся.
— Никто из нас не умеет ни читать, ни писать! — крикнули ему.
Тогда голос подала Ева, протиснувшись к помосту:
— Я его жена. Я научу его писать и читать.
Барон обернулся к чиновникам, и те закивали.
— Да будет так, если вы хотите. Фредерик Обертин, подойди ближе.
Откуда-то появился посеребренный жезл, его передали по цепочке, и наконец он оказался у барона. Тот протянул жезл Фредерику. Дождь ненадолго перестал, словно чтобы все расслышали слова сеньора. Фредерик в жалкой одежке чувствовал себя не в своей тарелке рядом с господами, которых до помоста несли на руках, чтобы они не запачкали сапог.
