Братья представились; Топаз немного с ними побеседовала, но как-то очень сдержанно. И что с ней стряслось? С чего такая подавленность?
Мачеха начала готовить какао — большего мы предложить не могли, разве только воду; остатки чая, скорее напоминавшие порошок, я заварила на ужин Томасу.
Подобные пиршества мы, разумеется, обычно не устраиваем. По крайней мере, без повода. Какао достаем, если кто-то, например, болеет или по случаю примирения после ссоры. Мне стало грустно: похоже, Томасу и Стивену вкусного напитка не перепадет — они ушли на ферму за лошадьми. И отца нет. А тут столь редкая возможность лишний раз перекусить! Звать бесполезно, знакомиться с гостями он не пожелает. Даже если б спустился за печеньем, то, услышав голоса, еще в спальне повернул бы обратно.
Дверь неожиданно распахнулась. Вошел отец. Ясное дело, под дождем от караульни к дому проще пробежать через двор, чем осторожно пробираться по стене. Наброшенный на голову плед закрывал отцу обзор, и отец, не стесняясь, бранил погоду и задымившую керосинку. Коттонов он заметил, лишь столкнувшись с ними нос к носу.
Топаз, сразу оставив какао, громко с гордостью произнесла:
— А это мой муж, Джеймс Мортмейн.
И произошло чудо! Саймон Коттон обрадованно воскликнул:
— Но как… Нет, не могу поверить! Это же вы написали «Борьбу Иакова»?
В глазах отца плеснулось странное выражение. Прямо отчаянное. Будто нежданные гости загнали его в угол.
— Ну, я… — настороженно ответил он.
По заинтересованным ноткам в его голосе я вдруг поняла: отцу невероятно приятно, просто не верится в реальность происходящего. Так, наверное, выглядит потерпевший кораблекрушение, заметив на горизонте судно.
Саймон пожал ему руку и, представив брата, спросил:
— Нейл, ты ведь помнишь «Борьбу Иакова»?
— Конечно, — отозвался он. — Такой яркий персонаж!
Нейл, видимо, решил, будто Иаковом зовут героя книги, хотя подразумевался библейский Иаков, боровшийся с ангелом. Зато Саймон рассуждал о романе так, словно вот-вот перевернул последнюю страницу. Постепенно выяснилось, что изучал он его в колледже несколько лет назад.
Отец сначала нервничал, неловко кутался в плед, но по ходу беседы расслабился, разговорился — старший Коттон едва успевал вставлять в его монолог короткие замечания. Наконец, отбросив мокрый плед, будто досадную помеху, отец шагнул к столу и потребовал какао.
О какао! Чудеснейший в мире напиток! По крайней мере, на мой вкус.
За столом беседа стала общей. Отец подшучивал над нашими зелеными руками, а Нейл Коттон хохотал до упаду над блюдом в ванне. Роуз, само очарование и кротость, улыбалась гостям пленительнее и пленительнее, а затем села у огня, взяв на руки золотистого, как ее кудри, Абеляра. Коттоны то и дело подходили его погладить. Их восхищало абсолютно все. Например, когда Элоиза забралась спать на крышку медного котла, Нейл объявил, что более смышленой собачки в жизни не видел. Разговор в основном поддерживали гости и отец; я изредка вставляла реплику-другую — и каждую Коттоны находили забавной.
Беседа лилась гладко; я все время молилась, чтобы Саймон не задал самый кошмарный вопрос. И он его задал:
— Так когда ожидать новый шедевр — продолжение «Борьбы Иакова»?
Боже, что делать? Опрокинуть какао? Но уж очень хочется его выпить…
Пока я боролась с жадностью, отец коротко, без злости, без горечи, обронил:
— Никогда.
Просто выдохнул одно слово. И будто сжался: голова поникла, плечи ссутулились. Вряд ли остальные заметили эту перемену.
— Разумеется, если подумать, продолжения и быть не может, — неожиданно сказал Саймон и, поймав холодный взгляд отца, быстро продолжил: — К таким книгам ничего нельзя прибавить или убавить. Они серьезно влияют на работы других писателей, но для создателя подобная книга — пройденный этап, завершенная, цельная идея, из которой уже ничего не развить.
Мы с Топаз встревоженно уставились на отца.
— А я уверена… — попыталась возразить мачеха, но отец ее перебил.
— По-вашему, такие писатели — авторы одного романа? — тихо спросил он.
— Боже упаси! — отозвался Саймон. — Я лишь хочу сказать, что ошибся со словом «продолжение». В мире искусства писатели — в известном смысле, единственные истинные творцы. Из глубины души за раз они извлекают один неповторимый шедевр… Целое ожерелье, не жемчужину! А затем снова уходят на дно, чтобы вынести на свет новое сокровище. Возможно, Господь создал иные миры, но не в дополнение к этому.
