— Раз у тебя энергии через край, так направь ее на себя. Сделай прическу, займись фитнесом или йогой. Загляни в спа-салон. Разберись вот с этим, в конце концов. — Она холодным пальцем постукивает Челси по лбу. — Мой врач просто гений. Диетические коктейли в наши дни можно сравнивать с молочными, они такие вкусные!
От ярости у Челси краснеет шея, наливаются щеки и лоб. На мгновение в ее голове проносится картина того, как она обхватывает длинный тонкий палец матери и переламывает его, точно карандаш. Мысли в голове сталкиваются: «Если у нас один размер, то почему мне нужно больше заниматься фитнесом?», и еще «Обрести независимость — куда важнее, чем притворяться, что я вдвое моложе своих лет, не то, чтоб ты могла это понять, мама», и наконец «Выйди я за мужчину вдвое старше себя, чтобы разбогатеть, вероятно, я тоже могла бы позволить себе такое самодовольство». Однако истинный смысл претензий матери Челси кроется в том, что эти претензии никоим образом не касаются Челси, — и ей это прекрасно известно. И снова: если сопротивляться, если возражать — будет только хуже.
— Может, и стоит, — отвечает Челси. — Я о йоге. Спасибо за заботу, мама.
Патрисия прикрывает глаза и чуть пожимает плечами, словно впитывая этот тусклый комплимент. Смешнее всего, что Челси помнит, как мать говорила и вела себя, будучи бедной. До того, как нацелилась выйти за богача и отбросила южный акцент и привычку орать на людей, которые не делали то, что ей хочется. Патрисия 2.0 — это собственное творение матери, ее маленький… эксперимент. И, черт возьми, он сработал.
— Я лишь хочу, чтоб у тебя все было хорошо, дорогая. Всегда хотела. Ты должна позаботиться о себе. Ради детей. — Патрисия косится на семейный календарь, пестрящий фотографиями Эллы и Бруклин на пляже, и хмурится. — Когда это вы ездили? Не помню, чтобы ты меня приглашала.
Но прежде чем Челси успевает ответить, взгляд Патрисии цепляется за письмо из банка. Она хватает его и читает с той же жадностью, как и журналы со светскими сплетнями, которые прячет под раковиной в ванной и притворяется, что ненавидит. Мать судорожно вдыхает, прижав руку к груди.
— Челси, что это такое? Превышен лимит?!
Скрипя зубами с такой силой, что становится боязно за коронки, Челси выдирает бумагу из рук матери и, складывая, засовывает в задний карман джинсов.
— Ничего такого, это просто ошибка. Дэвид со всем разберется.
Патрисия по-лисьи облизывает губы и, сделав шаг, кладет тонкие руки на плечи Челси. Ее излюбленный аромат — лилии и еще какие-то ядовитые белые цветы — забивается в рот, в нос, Челси хочется согнуться пополам и блевать.
— Дорогая, — важно и одновременно с жалостью говорит мать. Глаза у нее широко распахнуты, как у испуганной невинной овечки. — Если у вас проблемы, ты можешь всё мне рассказать.
«Помогать тебе, конечно, я не стану, но ты должна мне все рассказывать», — мысленно продолжает Челси.
— Мы в порядке, мам. — Челси невинно пожимает плечами и пытается улыбнуться. — Оглянись: у нас все хорошо.
Патрисия оглядывается с такой опаской, будто дом вот-вот рухнет ей на голову.
— Ну тогда… Уверена, Дэвид знает, что делать. Мне надо бежать. Весь день расписан, ты знаешь, как это бывает…
Пока мать идет к дверям, мимоходом проводя пальцем по мраморной облицовке стен и хмурясь, Челси думает о том, что будь у нее сердечный приступ, она ни за что в жизни не догадалась бы об этом. Стесненное дыхание, боль в груди, внезапный жар, онемение в пальцах — все это симптомы пребывания в одной комнате с Патрисией Лейн, причем неважно, как долго она рядом. Слава богу, на праздники мать уезжает в свои апартаменты на Внешние отмели — ведь от детей у нее начинается мигрень. Интересно, не грустно ли ей? Не одиноко ли праздновать Рождество в прекрасно обставленном, но абсолютно пустом пляжном домике, пока ее последний муж играет в гольф? Разумеется, Челси никогда не спросила бы о таком вслух — чего доброго, мать может начать отвечать.
— Спасибо, что заглянула, — говорит Челси напоследок.
Патрисия оборачивается. Она хмурится: лоб рассекает одна-единственная элегантная и непокорная морщинка.
