Гю-Иен учится в школе Политических наук и привел к нам долговязого красивого парня — это был его товарищ по школе Александр Пуарэ.
Он поразил всех девушек своей красотой.
У него серые глаза, темные волосы, длинное бледное лицо.
— У него аристократическая внешность, — сказала Габи.
Александр не любит разговаривать. Время от времени он вставляет фразы с высокомерным видом.
— Это на уровне вашего понимания… Конечно, вы так думаете. Это ваше личное мнение, господа…
Он называет себя анархистом и не любит, когда его обвиняют в тяготении к правым.
— Это ваше личное мнение. Почитайте Домелу Нювангюса!
Наша «левая банда» — так мы прозвали себя — состояла из «философов»: Рауля де Бурже, Мартэна и Бельмона, из «предсказательниц судьбы» — Жоржетт и меня, «оборванца» Андре Крессона и еще Пуарэ, «девочки» Капеоку, Вяземского, Тейяка, Габи с сестрой, «прыщавого индокитайца», канадки Онорины, «египтянки» Марсианы, Пьера Пети.
Первый университетский год мы воевали с правыми.
Их предводитель — Баш, очкастый элегантный молодой человек. Он учится на юридическом, и у него есть собственный «шевроле».
Враждовали главным образом мальчики. Жоржетт и Габи несколько раз катались с Башем на его автомобиле и нашли, что он очень мил.
Впрочем, Габи пожаловалась мне:
— Баш портит пейзаж. Он вчера повез меня в Версаль и всю дорогу говорил о виллах, которые мы проезжали. Та ему не нравилась. Другую ему бы хотелось купить. Он все на свете оценивает. Ах, тут живет какой-то мерзавец! Смотрите, он с прошлого года не красил фронтон. Это хижина бродяги. А эта вилла стоила два миллиона. Он мне надоел. Хотя, конечно, он прав.
Правые отличались от нас элегантным видом и избранной ими профессией — это были медики и юристы. Кроме того, они не принимали в свой кружок ни одного иностранца.
Мои школьные товарищи невзлюбили Сабину. Она им казалась странной, и они решили, что она ненормальная.
Однажды утром в кафе, когда наша компания еще не собралась за столиками, Сабина рассказала мне:
— Ты, наверно, знаешь от Габи, что я люблю женщин. Меня не волнуют мужчины. Я знаю, ты считаешь это чем-то преступным. Но ведь очень многие студентки такие же, как я. Даю тебе слово. Раньше я жила с мужчиной. Сейчас я влюблена в Марсиану. Она — необыкновенная. Я с ней ездила на две недели в Азэ ле Ридо. Это замок на Луаре. Это была романтическая поездка. Ее муж живет в Египте. Он принц и любит ее до безумия.
Мы с ней принимали героин. Наркотики. Мне нравится, я втянулась. Сейчас и я и Марсиана хотим бросить героин — это дорого стоит, и муж умоляет ее об этом. Он приезжает через месяц и хочет увидеть свою жену здоровой. Ее родители знают все и думают, что виновата я. На самом деле к героину приучил нас муж Марсианы. Все арабы страшно испорчены.
Когда я рассказала Габи об этой исповеди, она стала на сторону Сабины:
— Ты не понимаешь. Это удивительно. Я достану у Сабины героин, и мы попробуем. Ты трусиха. Ты боишься изведать все блаженства. Ведь ты никогда не узнаешь новых ощущений. Ты так и умрешь, не испробовав всего.
Я не понимаю Габи?
Она мечется. Ей нравится Баш, но больше всего ее восхищает поведение Сабины. Габи повторяет жесты и слова сестры. Она далее пробует ухаживать за Марсианой, но это у нее не выходит. Сабина не дала ей героина, и Габи выпрашивает у нас под секретом по десяти франков.
Вчера она заняла тысячу франков у Баша.
Лекции начинаются в девять часов. Латинский квартал, или, вернее, бульвар Сен-Мишель, пуст. В некоторых кафе еще подметают пол. На столах опрокинутые стулья. Лекции продолжаются до половины двенадцатого.
Габи слушает старика Монтеля. Опершись локтем на кафедру и держа перед усами большой ситный платок, он говорит:
— …Теперь мы перейдем к гобеленам, милостивые государыни и государи. Гобелены — это тканые ковры, служащие для украшения, так сказать, стен, иногда для обивки роскошной мягкой мебели. Они ведут свое происхождение от коврово-ткацкого мастерства Средних веков, процветавшего сперва в Аррасе. Они, так сказать, являются вершиной коврово-ткацкого искусства…
На юридическом г-н Вельвиль диктует толкование кодекс:
