После уроков, когда все возвращались домой, Жоржетт отстала, и он пригласил ее к себе на вечер. Жанин и я узнали об этом немедленно.
— Ты будь осторожна.
— С ума сошли. Он мне только покажет, как нужно писать сочинения.
Ровно в восемь Жоржетт позвонила в квартиру Дюрана. Отворила горничная. Она провела ученицу в салон, сказав, что у мсье еще не кончился урок.
— Ну, а дальше, Жоржетт? Расскажи же.
— Ах, я очень боялась! Мне стало даже холодно. Посмотрела в зеркало — я такая некрасивая. Дюран сам пришел за мной. Его кабинет в конце длинного коридора. Я цеплялась обо все двери. Кабинет неуютный, масса книг. Дюран меня усадил на диван и, взяв программу башо, стал расспрашивать. Я волновалась, запиналась, безбожно врала. Я не знала ни одной даты. Потом он сказал: «Ну, а теперь я вам дам план, по которому вы должны писать сочинения на экзаменах». Он сел рядом на диван, прижался ко мне и стал писать, но, не дописав, обнял меня и зашептал: «Я тебя люблю». Как только слышались шаги в коридоре, он выпрямлялся и громко говорил о Лафонтене. Понимаешь? А сам целует мне шею, лицо, руки.
— А ты что?
— Я сидела как истукан. Потом постучал его сын. Ты знаешь Филиппа? Он пришел за какой-то книгой и вышел, даже не посмотрев ни на меня, ни на отца.
— О, эта Жоржетт хитрая — она уж теперь не провалится на башо.
Перед башо учителя устраивали вам репетиции или так называемые «засыпки». Мы разделились на группы по пять человек и по два часа занимались с одним учителем. Потом учителя менялись.
Отметки этих «засыпок» заносились в бальник. Поэтому мы старались избежать этих часов, придумывая всяческие уловки.
Перед репетицией по химии я записала главные формулы на левой ладони. Учитель вызвал меня. Я смотрела на руку и гладко писала на доске. Морель начал ненатурально смеяться. Учитель, конечно, заметил и подозрительно подошел ко мне вплотную. Я не смогла докончить формулы и получила плохую отметку.
— Морель подлец, отомсти ему, — шептала Жанна.
Наконец наступил последний день занятий.
Всю ночь мы сидели за столом, пили черный кофе и старались заниматься. Но уже ничего не понимали. Рассказывали друг другу всякие страхи об экзаменах, глупо хохотали, потом замечали, что ничего не сделано, и дрожали от страха.
В комнате было душно. Я высовывалась в окно. Внизу по улице тянулся слабый туман. Пустые тротуары были освещены голубыми фонарями. Спать не хотелось, но заниматься я не могла. Освещенная стена противоположного дома выглядела ненатурально, как театральная декорация. Глаза пересохли, и я часто мигала. В эту последнюю ночь я видела на улице какие-то странные сцены. До сих пор не могу понять — было это во сне или наяву.
На углу против меня прощались две совершенно одинаково одетые женщины и элегантный мужчина. Пока он целовал одну, другая с независимым видом отходила. Он обнимал и целовал этих близнецов (так я решила). Продолжалось это около часа.
Потом мужчина поднял голову и увидел меля.
— Малютка, ты учишься?
Утром я проснулась на подоконнике. Было еще почти темно. Итак, сегодня экзамен.
Новый дневник Габи
Воскресенье
Я сдам весной башо и поеду летом к морю. Это замечательно! Я поеду одна. Наконец-то я буду свободной. Это будет чудная поездка. Одна в купе. Одна без мамы я смогу курить, курить, курить… На пароходе у борта с папиросой… Небо, вода, папиросы… Море, море нежное и жестокое, ласковое, предательское, лицемерное — все, что я люблю. Три-четыре часа я одна с морем. И папиросы.
…Эти дни я часто себя спрашиваю — правильно ли я поступила, расставшись с религией. Это просто привычка сердца. Это было так же трудно, как расстаться с Сержем. Бывают минуты, когда хочется прибегнуть к помощи чего-то «высшего». Но это значит признать все бессилие человека. Нет, я атеистка…
Понедельник
Сегодня я перепугалась. Он обнимал меня, а на груди у меня было спрятано письмо от Сержа. Я положила его туда, потому что у меня нет карманов. Я люблю его перечитывать — не расстаюсь с ним. Я вспоминаю, как он мне сказал: «Итак, кого ты теперь будешь целовать?..» Это было в такси. О Серж, сделай невозможное, чтобы приехать! Если бы я верила в Бога, я молилась бы об этом… Но Богу, конечно, наплевать.
