— Кто видел в кино «Чикагские гангстеры»?
Монферан, Вяземский и Кац шепчутся. Кац приглашает к себе.
— Я нашел у отца неприличные открытки. Сегодня он уехал в Лион. Я вам их покажу.
— Объясни мне, Дюртен, что такое иррациональные числа.
— Габи, ты собралась на бой быков?
Ровно в два снова начинаются уроки.
В пять часов длинный дребезжащий звонок. Занятия кончаются.
У выхода стоит несколько автомобилей. Родители некоторых учеников заезжают к пяти часам в школу. Здесь уже машина грека с греческим флажком. Шофер открывает дверцу Деметру. Укутывает его ноги в мех.
Габи с компанией мальчиков чинно идет по улице. Отойдя от школы, они берут ее под руки. Все бегут вприпрыжку.
Молино бежит радостно к маме.
Пети решает пойти домой пешком. Он живет у Лионского вокзала. Но ехать скучно и жаль денег.
Школа опустела. Все разошлись. День кончен.
На Рождестве состоялся ежегодный бал нашей школы. Я не хотела идти, так как у меня не было вечернего платья. Но Габи мне одолжила одно из своих. Часов в восемь вечера я пришла к ней. Она надела ярко-красное платье, зализала волосы и стала ужасно похожа на Жозефину Беккер. У меня было желтое платье. Несмотря на все старания Габи украсить меня, ничего не вышло. Меня стесняли открытые руки и декольте. Все же я была заражена тем же волнением, что и Габи.
Ее мать одела черное платье и накинула большую белую шаль. Напудренные, намазанные, мы наконец сели в такси. Всю дорогу молчали. Волновались больше, чем перед экзаменами. Бал был в Кляридж — большом отеле на Елисейских Полях. Такси остановился в хвосте автомобилей, из которых выходили разодетые люди. Мне хотелось сразу выпрыгнуть из такси, но это было неприлично, и я ждала, пока мы подъехали к самой двери.
Наконец наша очередь. Огромный швейцар помогает нам выйти. Ярко освещенный вход. Крутящиеся двери, в которых я запутываюсь и иду в обратном направлении. У вешалки пахнет духами и пудрой. Все прихорашиваются. Я пытаюсь запудрить красный нос, приглаживаю хохол на макушке. «Напрасно я не завилась», — тоскливо думаю я, глядя на других.
Габи берет меня под руку. Она тоже смущена. Входим в зал. Мать идет за нами. Вот у нее-то непринужденный вид! В зале мы садимся на стулья, расставленные вдоль стен: здесь сидят родители и девушки, которые ждут приглашения. Габи сразу же уводят танцевать. Она теряется в этой огромной толпе. Только время от времени я вижу снова ее сияющее личико. Она сегодня очень хорошенькая. Здесь все наши учителя. Все подкрашенные, во фраках, неузнаваемые и очень смешные.
«Таксо», которого я привыкла видеть в слишком коротких брюках, с зонтиком и на уроках копающимся в носу, теперь галантно целует ручку своей дамы. Мать Габи быстро знакомится с соседними мамашами. Ко мне подходит один из мальчиков нашего класса. У него волосы блестят так, что больно на них смотреть Вместе обычного «Эй, ты…» — «Мадемуазель, позвольте вас пригласить». Я иду. Танцую я плохо. Я вишу на кавалере, и к концу танца я вижу, как с него капает пот.
Ясно, что теперь меня никто не пригласит.
Весь вечер я просидела на стуле. Мне хотелось плакать оттого, что все такие красивые, всем весело. Соклассники небрежно со мной здоровались, но никто не разговаривает со мной, все увлечены. Жанин тоже тут.
— Ах, вот ты где! — Она садится рядом. — Но почему у тебя такое платье? Оно ведь теперь не модное. Неужели ты не могла сшить лучшего? Ну, ладно, ничего, и так сойдет.
Какой-то толстый дядя уводит ее танцевать. Рядом подсчитывают, сколько принес бал, — оказывается двадцать тысяч франков.
И все это пойдет бедным детям. На улице Денфер-Рошеро есть приют. Когда я прохожу мимо, то вижу: дети в серых платьях играют на маленьком дворике. Их головы одинаково выбриты.
— Если бы эти двадцать тысяч пошли на то, чтобы их одеть покрасивей, — говорит мать Габи.
Габи, раскрасневшаяся и счастливая, танцует с Сержем. Он ей написал: «Любовь — это темная сказка, дремучая тайна зимы» — Альфред де Мюссе. Габи с ним помирилась.
— Какой красивый молодой человек. Кто это? — спрашивает мать Габи. — У него прекрасные глаза. Познакомь меня с ним.
