Раз в год Лотарингская школа превращается в аукцион. Это — «благотворительный базар». Каждый ученик обязан принести какую-нибудь вещь, годную для продажи. Девочки, кроме того, весь год вышивают для базара салфеточки. Самые разнообразные вещи расставлены по классам. В качестве продавщиц мобилизованы все девочки. С утра к школе подъезжают автомобили.
Состоятельные родственники учеников накупают разную дребедень, которую потом ставят на камин, чтобы иметь возможность сказать: «Это с благотворительной распродажи такого-то года». «Вы знаете, я пожертвовала тогда в пользу бедных пятьдесят франков».
Здесь же вертится директор. В самый разгар распродажи, громко, чтобы все слышали, он объявляет: «Я покупаю полотенце за сто франков».
Наша школа воспитывает гуманность.
Я подружилась с Габи в первый же год. Мы равные, но это не мешает дружбе. Габи хорошенькая, красится, всегда со вкусом одета. Учится она плохо, все списывает у меня, но читает много, хотя и беспорядочно. В переменах ее всегда обступают мальчики. Они шлепают ее, щиплют. Она визжит от удовольствия. Из-за нее постоянно происходят драки. В нее влюблен Шарль — это самый красивый и, главное, самый богатый из всех мальчиков.
Она меня побаивается, так как я часто делаю ей выговоры за флирт. Домой она никогда не ездит одна. Ее всегда поджидают у ворот.
Дружбу предложила я. Она сразу согласилась, и мы решили вместе готовиться к экзамену. Во время наших довольно бесплодных занятий она мне много рассказывала о себе.
По ее словам, все эти школьные «истории» ее не трогают. У нее был «роман» с одним русским, с которым я тоже знакома. Ему 18 лет. Он глуп? Может быть. Это ничего. Ей нравятся его глаза, а главное, фигура. Она мне долго рассказывала, какие у Сержа широкие плечи и как он чудно танцует.
Через две недели после их знакомства они вдвоем поехали в Сен-Жермен. Там гуляли целое утро, потом пошли в гостиницу. Она с восторгом рассказывала об этом дне.
Вскоре он написал ей длинное письмо:
«Ты неглупая девочка я поймешь все. Я тебя, может: быть, обидел, но ты должна простить меня. Помнишь ли ты тот вечер в лесу? Помнишь, как шелестели листья и какой красный отблеск освещал нас? Ты знаешь, что тогда я тебя страстно любил, мне хотелось целовать тебя, обнимать. Я тебя называл солнышком, и ты, правда, вся светилась. Я тоже был невинен. Я не знал, что такое женщина. Но она мне была нужна. Мне родители говорили: тебе пора иметь женщину.
Мой бриллиант, мое золото, ты не обижайся, что я выбрал именно тебя. Но я не знал никого другого. Ты мне нравилась, ты меня привлекала. И ты до сих пор для меня — олицетворение красоты. Но нам лучше не видеться. Лучше для тебя и для меня. Ведь ты меня не любишь и недолго будешь со мной возиться, потом придет другой, и я… Итак, прощай.
Не сердись, не ругай меня. Я твой на всю жизнь.
Не старайся меня увидеть. Это бесполезно. Я пишу, что ты меня не любишь, это несомненно правда. Я тоже тебя не люблю, — а, может быть, и люблю. Я ничего в себе не понимаю.
Я спал с тобой, потому что мне страшно было пойти с моими товарищами в публичный дом. Они грубее меня. Я бы не выдержал. Мне противны павшие женщины.
Я думаю, что я тебя не люблю, потому что ты мне заменяла этих женщин.
Прощай, прощай навеки.
Твой Серж».
Габи прочла мне это письмо, заливаясь слезами. Она на него не сердится. Ругает только себя. Ведь она теперь не сможет выйти замуж. Ведь ей придется открыть свой позор. А вдруг мать узнает? Ей всего 15 лет.
Раз во время несостоявшегося урока я пошла с Габи покупать туфли. По дороге она сказала:
— А знаешь, после поедем ко мне обедать.
Раньше мы никогда не говорили с ней о ее семье. Ее отец — инспектор колоний. Он проводит в Париже только два месяца в году. Г-жа Перье дрожит за непорочность дочери и ничего, конечно, не замечает. Она вскрывает все письма Габи, но Габи ее перехитрила: ей пишут до востребования.
У семейства Перье есть еще одна дочь, старше Габи. Она на философском факультете. Она толстая и некрасивая. Не любит одеваться. Она носит мужские рубашки и галстуки. Мать ее боится.
