Я ухожу - страница 7

В отличие от профессиональных достоинств, внешность Делаэ явно говорила не в его пользу. Представьте себе человека, целиком составленного из кривых. Сутулая, колесом, спина, вялое рыхлое лицо, кошмарные бесформенные усы, скрывающие всю верхнюю губу и лезущие в рот (а некоторые вздыбленные волоски забираются и в ноздри); усы эти так длинны и нелепы, что выглядят фальшивыми, наклеенными. Все жесты Делаэ мягки, округлы, извилисты, так же, как манера держаться и говорить; его очки с изогнутыми оглоблями вечно сползают то на один бок, то на другой, — словом, полное отсутствие прямолинейности. «Держитесь же прямо, Делаэ!» — говорил ему иногда раздраженный Феррер. Но тот не реагировал — что ж, тем хуже.

В первые месяцы после ухода из домика в Исси Феррер наслаждался своим новым укладом жизни. Располагая полотенцем, чашкой и половиной стенного шкафа у Лоранс, он сперва проводил в квартирке на улице Аркад все ночи до одной. Затем, мало-помалу, эта верность стала давать трещины: Феррер начал пропускать каждую вторую, каждую третью, а скоро и каждую четвертую ночь, проводя их в своей галерее — сначала в полном одиночестве, потом в относительном, и все это вплоть до того дня, когда Лоране заявила: «А теперь давай-ка складывай свои манатки и вали отсюда, хватит с меня!»

«Хватит так хватит», — отвечает Феррер, думая при этом: «А мне наплевать!» Однако после холодной одинокой ночи, проведенной на задах галереи, он встает пораньше и наведывается в ближайшее квартирное агентство. Ютиться в этой жалкой конуре — нет, так жить дальше невозможно. Ему предлагают осмотреть совсем другое помещение на Амстердамской улице. Вот увидите, говорит агент, это типично османновский стиль: лепные потолки, наборный паркет, двойной холл, двойная гостиная, двойные застекленные двери, мраморные камины с высокими зеркалами, широченные коридоры, комната для прислуги и плата за три месяца вперед. «Хорошо, согласен, — говорит Феррер. — Беру!»

Итак, он обустраивается на новом месте: это ведь вопрос нескольких дней — купить кое-какую мебель, проверить газ и водопровод. И вот наконец однажды вечерком, уютно пристроившись в новом, еще не обкатанном кресле, со стаканчиком в руке, он рассеянно поглядывает в телевизор, как вдруг звонят в дверь: это Делаэ, нежданный гость. «Я только на минутку, — говорит он, — я хотел обсудить с вами один вопрос, я не помешал?» В принципе, малый рост и рыхлая фигура не позволяют Делаэ скрывать что-либо или кого-либо у себя за спиной, однако на сей раз там, сзади, в полумраке лестничной площадки, Ферреру чудится чье-то присутствие. Он привстает на цыпочки. «Ах, да, — говорит Делаэ, — простите, со мной одна знакомая, она у нас интроверт. Можно войти?»

Всем известно, что бывают люди с ботанической внешностью. Некоторые из них напоминают листву, другие — деревья или цветы: подсолнух, тростник, баобаб. Делаэ, всегда скверно одетый, похож на те бесцветные безымянные городские растения, что пробиваются между булыжниками на каком-нибудь заброшенном складском дворе или в трещинах полуразрушенного фасада. Чахлые, тусклые, жалкие, но цепкие, они играют, они знают, что могут играть лишь самую скромную ролишку в этой жизни, но держатся за нее изо всех сил.

Если анатомия Делаэ, его поведение и бессвязная речь походят на эти упорные сорняки, то «знакомая», его сопровождающая, относится к совершенно иному ботаническому типу. Это прекрасное и немое (на первый взгляд) растение по имени Виктория кажется скорее диким, нежели садовым, скорее датурой, чем мимозой, скорее колючкой, чем цветком, одним словом, вид у нее не слишком-то приветливый. Но, невзирая на это, Феррер тотчас чует, что ему не суждено потерять ее из виду: «Разумеется, — говорит он, — входите!» Затем, рассеянно, вполслуха внимая бессвязному монологу Делаэ, он прилагает все силы, чтобы эдак невзначай произвести наилучшее впечатление на гостью и, возможно, чаще встречаться с нею глазами. Увы, он, видимо, старается напрасно, а, впрочем, кто знает?! Тем временем рассказ Делаэ, только в лучшем изложении, мог бы представить немалый интерес.