Мне очень хотелось рвать, метать и орать, но я справился с собой, небрежно ухмыльнулся и спокойно сказал:
– Это я свой гонорар из гнусных жаб вытряхивал.
Марта с пониманием кивнула, села за свой стол, спиной ко мне, и включила ноутбук. Гонорарная политика нашей редакции ее не волновала, ибо здесь ей платили фиксированную зарплату. Но в других редакциях она работала как раз за гонорар и, как вытряхивать деньги из наглого племени финансовых клерков всевозможных газет и журнального глянца, знала досконально.
– Кстати, если тебя так поджимает, могу одолжить, – предложила она вдруг, не оборачиваясь.
Я подумал немного, но потом решил, что продержусь до очередного вливания от Миши, поэтому сказал ей в спину:
– Да нет, не надо.
Она не ответила, и я понял, что она опять с головой ушла в Сеть. Но это оказалось не так – через несколько минут она, все тем же ровным голосом и по-прежнему не оборачиваясь, спросила:
– Я правильно поняла, что материал про памятник металлисту в номер не идет?
– Да, – лаконично буркнул я в ответ, не желая дальше развивать эту неприятную тему.
– И через неделю не пойдет? – уточнила она с садисткой настойчивостью.
– Да! И через две недели тоже не пойдет, потому что к тому времени протухнет, – предупредил я дальнейшие расспросы.
– Я сейчас продаю свои фотки с площади финским братьям по разуму из «Хельсинки-экспресс». Если ты немедленно подсуетишься с текстом на три тысячи знаков, то на двоих за весь материал мы получим три с половиной сотни евро. Перевод текста за их счет. Тебя это устраивает? По сто семьдесят пять евро в рыло?
Я затряс головой, не веря своим ушам, потом захохотал, как последний идиот, подпрыгнул в кресле и заорал восторженно:
– Йес! Йес! Давай, давай утрем этим уродам морды! Я даже бесплатно готов отработать!
Марта обернулась на шум, укоризненно покачала головой и сказала очень серьезно:
– Бесплатно? Никогда не работай бесплатно! Это непрофессионально. А вот насчет «утереть морды» – это правильное желание.
Потом она мягко улыбнулась и с чувством продекламировала мне стихи, особо нажимая на последние строчки:
Мы приговор не знаем свой,
Но вечно блещут письмена:
Иди, будь верен до конца,
Не купишь сделкою венца.
И должен в муках ты стремиться
Пройти огонь и холод льда,
Что ты не смог – тебе простится,
Что ты не хочешь – никогда.
– Только не подумай, что это я придумала, – сказала она, слегка зардевшись. – Это тебе привет от дяди Генриха Ибсена. Впрочем, ты его наверняка не знаешь.
Я вскочил с кресла, подошел к ней и аккуратно, по-братски, поцеловал в лоб. Но она все равно тут же отпихнула меня и, указывая на мой компьютер, сказала:
– Ребята в Хельсинки ждут текста ровно сорок минут, им в «дырку» материал нужен. Так что шевелись давай, грязный похотливый ниггер.
Я не удержался и снова поцеловал ее, на этот раз в губы. Она, конечно, опять оттолкнула меня, с настоящим или деланым негодованием, но все равно мне эта возня очень понравилась и захотелось повторить.
По пути домой я решил заскочить в гостиницу ЛДМ – криминальную полосу так или иначе делать было надо, а ничего достойного, кроме темы о похищении чукчей, у меня в загашниках не нашлось. В конце концов, зря, что ли, Петр сливал мне служебную информацию?
В метро я попал на самый час пик – в вагоне пассажиры с усталыми, восковыми лицами окружили меня плотной, едва шевелящейся стеной. Некоторые искоса посматривали на мою черную физиономию, но большинство равнодушно смотрело куда-то далеко сквозь меня, наверное, в самую душу петербургского метрополитена.
На одной из остановок из толпы вдруг раздался душераздирающий вопль такой силы, что ровный гул голосов немедленно стих, и среди этой тишины снова донеслось совершенно левитановское:
– Товарищи! Карлсон вернулся, товарищи!
Сначала я подумал, что тронулся умом. Потом увидел орущего мужика, пробирающегося в толпе ко мне, и по его крайне серьезному виду понял, что умом тронулся именно он, зато мне предстоит за это ответить. Но когда мужик дотолкался до меня и попер дальше, я увидел рюкзак за его спиной, набитый доверху яркими детскими книжками, и до меня наконец дошло, что это всего лишь представитель неистребимого племени метрополитеновских коммивояжеров, о которых в тамошней пресс-службе регулярно врали, что их не существует вовсе.
