Штерн хотел обтереть влажные ладони о свои густые коричневые волосы, но они были мокрыми от мороси.
— Это сумасшествие, Карина. Ты сама знаешь. Я только не пойму, как все это связано со мной.
— У Симона очень остро выражено чувство справедливости, и он непременно хочет пойти в полицию.
— Точно.
Роберт и Карина резко обернулись к мальчику, который незаметно подобрался к ним во время их жаркого спора. Ветер задувал локоны ему на лоб, и Штерн удивился, что у мальчика вообще еще остались волосы. Наверняка ему уже проводили химиотерапию.
— Я убийца. И это неправильно. Я хочу признаться. Но ничего не скажу без адвоката!
Карина грустно улыбнулась:
— Эту фразу он подхватил из телевизора. А ты, к сожалению, единственный защитник по уголовным делам, которого я знаю.
Штерн избегал смотреть ей в лицо. Вместо этого уставился себе под ноги на глинистую землю, словно его кожаные туфли ручной работы могли подсказать, как лучше всего реагировать на эту бессмыслицу.
— И? — услышал он голос Симона.
— Что «и»? — Штерн взглянул мальчику прямо в глаза и удивился, что тот снова улыбается.
— Вы теперь мой адвокат? Я могу вам заплатить.
Симон не без труда достал из кармана джинсов маленькое портмоне.
— Деньги у меня есть.
Штерн покачал головой. Сначала слегка, потом все энергичнее.
— Есть, есть, — запротестовал Симон. — Честно.
— Нет, — ответил Штерн, с негодованием глядя не на Симона, а на Карину. — Дело вовсе не в этом, я прав? Ты ведь вызвала меня сюда не в качестве адвоката?
Теперь настала ее очередь потупиться.
— Нет, не как адвоката, — тихо созналась она.
Штерн тяжело выдохнул и швырнул неиспользованный зонт обратно в багажник. Потом отодвинул в сторону портфель, который лежал там, приподнял пластиковую крышку и вытащил вместе с аптечкой ручной фонарик. Проверил луч света: направил на покосившийся сарай для инструментов, на который до этого указал Симон.
— Ладно, тогда давай покончим с этим.
Он погладил Симона свободной рукой по голове и сам не поверил, что сказал это десятилетнему мальчику.
— Покажи мне точное место, где ты убил человека.
Симон повел его за сарай. Много лет назад там находилась двухэтажная производственная постройка. Но потом она сгорела, и сейчас на фоне облачного вечернего неба из земли торчали лишь обуглившиеся фрагменты стен, напоминавшие изуродованные ладони.
— Видишь, здесь ничего нет.
Карманный фонарик медленно блуждал по руинам.
— Но он должен лежать где-то тут, — ответил Симон, словно речь шла о потерянной перчатке, а не о трупе. У мальчика тоже был крохотный фонарик. Пластиковая флуоресцентная палочка, которая при надламывании светилась в темноте.
— Из волшебного ящика, — объяснила Карина Штерну. Видимо, помимо сеанса регрессивного гипноза мальчик получил на день рождения и нормальные подарки.
— Мне кажется, это было там, внизу, — возбужденно сказал Симон и сделал шаг вперед.
Штерн проследил за его вытянутой рукой и посветил в сторону бывшей лестничной клетки, от которой теперь остался лишь вход в подвал.
— Но мы не можем туда спуститься. Это опасно для жизни.
— Почему? — спросил мальчик, неуклюже перетаптываясь в своих кедах на сложенных горкой кирпичах.
— Останься здесь, милый. Это все может обрушиться. — В голосе Карины звучало непривычное беспокойство. Раньше в присутствии Роберта она всегда была весела. Словно хотела компенсировать постоянно тлеющую в нем меланхолию избытком жизнерадостности. Но сейчас ей вдруг стало страшно, что Симон ведет себя как невоспитанный пес, которого отпустили с поводка. Он просто побежал дальше.
— Смотрите, там вход! — неожиданно крикнул мальчик.
И пока оба продолжали протестовать, его кудрявая головка исчезла за железобетонной балкой.
— Симон! — закричала Карина.
Штерн поспешил вслед за ним, неловко перешагивая через строительный мусор. В темноте он несколько раз оступался и порвал штанину, зацепившись ею за ржавую проволоку. Когда наконец добрался до входа в подвал с черной как сажа деревянной лестницей, Симон, спустившийся уже ступеней на двадцать, заворачивал за угол.
— Немедленно выходи оттуда! — крикнул Штерн в глубь шахты и сразу проклял необдуманный выбор слов. В ту же секунду он понял, что воспоминания, которые будила в нем эта фраза, были хуже всего, что могло с ним здесь случиться.
