Фробен широко улыбнулся Юло, обнажив крупные ровные зубы, словно осветившие его характерное лицо. У него была массивная фигура, отчего костюм из «Галереи Лафайет» едва не трещал на его массивной фигуре, сломанный нос говорил о боксерском прошлом. Легкие шрамы над бровями подтверждали это предположение.
Фробен пожал Юло руку. Улыбка стала еще шире, а серые глаза превратились в щелочки, отчего шрамы смешались с сетью морщинок.
– Привет, Никола. Как поживаешь?
– Это ты мне скажешь, как я поживаю. Барахтаюсь в этом море дерьма, где того и гляди разразиться буря; мне нужна помощь всех друзей.
Фробен перевел взгляд на Фрэнка. Юло представил их.
– Фрэнк Оттобре, специальный агент ФБР. Очень специальный. Американское командование подключило его к нашему расследованию.
Фробен ничего не сказал, но посмотрел на Фрэнка с явным уважением, одарив его такой же открытой улыбкой, и протянул руку с крупными и сильными пальцами.
– Клод Фробен, скромный комиссар из отдела по расследованию убийств.
Отвечая на крепкое рукопожатие Фробена, Фрэнк подумал, что при желании тот запросто мог бы сломать ему пальцы. Этот человек ему сразу понравился – сильный и осторожный одновременно. Фрэнк не удивился бы, если б увидел, как тот после работы собирает с детьми модели корабликов, причем с поразительной ловкостью монтируя самые хрупкие детали.
Юло сразу перешел к делу.
– Какие новости на пленке?
– Я поручил это Клаверу, нашему лучшему технику, волшебнику, можно сказать. Я только что от него, он изучает пленку с помощью своих приборов. Пойдемте, я проведу вас.
Они прошли в здание и направились по недлинному коридору, освещенному рассеянным светом из окна за их спиной. Юло и Фрэнк шли за Фробеном, глядя на его затылок с волосами цвета соли с перцем, на короткую шею и широкую спину, пока тот снова не повернулся к ним лицом, остановившись возле лестницы, ведущей вниз.
– Прошу, – жестом указал он.
Они спустились на два лестничных пролета в просторное помещение, заполненное электронной аппаратурой, залитое холодным светом неоновых трубок, дополнявшим слабое дневное освещение в полуподвале.
За стойкой сидел худой парень с наголо остриженной головой, очевидно чтобы скрыть начинающуюся лысину. Он был в клетчатой рубашке поверх джинсов, и в расстегнутом белом халате. На носу – кривые очки с желтыми стеклами.
Все трое остановились у него за спиной, парень сосредоточенно манипулировал потенциометрами. Наконец он обернулся к вошедшим. Да он, пожалуй, слепнуть должен, когда выходит на солнце в таких очках.
Фробен не стал никого представлять парню, и молодой человек, похоже, не нуждался в этом. Видимо, он полагал, что если эти люди тут, значит, так надо.
– Ну, Клавер, что скажешь о записи?
Техник пожал плечами.
– Мало чего скажу, комиссар… Новости не слишком хорошие. Я исследовал запись всеми доступными мне способами. Ничего. Голос поддельный и никак не может быть идентифицирован.
– То есть?
Клавер начал издалека, понимая, что не все присутствующие располагают нужными техническими познаниями.
– Каждый человеческий голос раскладывается на свой уникальный набор частот. Их можно идентифицировать точно так же, как сетчатку глаза или отпечатки пальцев. Это определенное количество верхних, низких и средних звуков, и они не меняются, даже при попытке изменить голос, перейдя, например, на фальцет. С помощью специальной аппаратуры эти частоты можно представить в виде диаграммы. Речь идет о довольно простых приборах, без которых не обходится ни одна студия звукозаписи. Они необходимы, чтобы равномерно распределять частоты и чтобы в том или ином музыкальном фрагменте не оказывалось слишком много высоких или низких частот.
Клавер обратился к клавиатуре «макинтоша» и взялся за «мышку». Несколько щелчков – и появилось белое окно, пересеченное параллельными горизонтальными полосами. В середине находились две крупные – зеленая и фиолетовая, неровные, как бахрома.
Техник указал курсором на зеленую линию.
– Вот эта линия – голос Жан-Лу Вердье, диджея «Радио Монте-Карло». Я проанализировал его, и вот звуковая диаграмма.
