Меня снова захлестнуло ужасом, и я чуть не заорал. Столько лет изучать Распутина и угодить в тело старца. Хотя какой он старец. Распутину… то есть считаем, что мне, тридцать шесть лет – самый расцвет сил. В селе Покровское, что рядом с Тюменью, его ждут жена и трое детей.
Два дня я валялся в кровати, слушал разговоры и выгонял хозяйку и прислугу при любом неприятном вопросе. И молчал, молчал, читал газеты – я потребовал принести все доступные. Да, слишком подробный глюк, до мелочей, не надо так долго копаться в архивах. Октябрь шестого года…
«Из Загреба получено сенсационное известие, что партия старочехов внесла вчера в городской совет предложение просить монарха при его посещении Боснии присоединить Боснию и Герцеговину к Кроации и вместе с Далмацией и Сла-вонией восстановить старинное хорватское королевство под скипетром Габсбургов».
«”Союз русского народа” проявляет в настоящее время небывалую по энергии деятельность. Неизвестно откуда появились крупные средства, и союз стал по всей России рассылать огромные тюки черносотенных листков, призывающих к немедленному избиению жидов и крамольников».
«В ночь полиция конфисковала в помещении редакции журнала “Русское Свободное Слово” вышедший на днях 3-й том сочинений графа Л. Н. Толстого, в котором помещены следующие статьи: “Так что же нам делать?”, “Исповедь”, “К политическим деятелям”, “Восстановление ада”, “Стыдно” и “Требование любви”. Все эти статьи, напечатанные в других изданиях, до сих пор конфискованы не были».
Проснувшись на третий день, я наконец встал, пошатнулся, но все-таки подошел к окну. На улице белел снег. Серое питерское небо не позволяло точно определить время дня. Конец октября. «Мой» первый визит в Царское Село уже был. Распутин привез Николаю икону святого Симеона Верхотурского, видел его детей и царицу. Молился о здоровье царевича Алексея. Значит, обратной дороги теперь точно нет. И мне остается только быть Распутиным.
«Покуда я жив, будет жить и династия!» – Я пафосно вытянул дрожащую руку, перекрестил окно. Вышло неплохо. Да, вот так и будем.
Я обошел комнату, прислонился к теплой изразцовой печке. Оглядел весьма аскетичную обстановку – кровать, стул, стол, табурет с тазом. На крючке висели коричневый армяк и картуз, у входа стояли стоптанные сапоги.
Заглянул под кровать, обнаружил тут плетеный короб. Да, пора бы посмотреть, чем богат, а то все газеты да бульончик. Внутри, завернутая в чистую тряпочку, нашлась паспортная книжка. На крестьянина Тобольской губернии Григория Распутина, с перечислением основных примет, годом и местом рождения. Там же, в тряпочке, лежало пятьдесят рублей десятью синими пятерками и перевязанная веревкой пачка писем.
В кожаном кошельке на завязках позвякивала медная мелочь, а также неказистый серебряный перстенек с православным крестом. Я поворошил чистое исподнее, нашел кусок мыла и щетку с коробкой зубного порошка, потертый Молитвослов. Вот и все богатство. Да… негусто.
– Отче, что же вы встали? – дверь открылась, вошла Лохтина. Позади нее толпились какие-то господа в пиджаках. На лицах было написано искреннее любопытство.
– После смерти отлежусь, – буркнул я, опуская взгляд. Ноги босые, но я хотя бы одет. Серые полотняные штаны, холщовая рубашка.
– Пророчество, сейчас будет пророчество, – послышалось возбужденное перешептывание публики.
Кажется, Распутин часто выдавал прорицания после своих приступов. А мне что выдать?
Я взял под руку зардевшуюся Лохтину, потянул ее к печке. Тихо спросил:
– Что, из дворца есть известия?
– Пока нет, ждем курьера. Вы же помните, отче, о своем обещании?
Черт, еще какое-то обещание всплыло! Я поморщился, вздохнул. Повисла пауза.
– Нет, никак нельзя нарушить слово, данное помазаннику Божьему!
Народ опять зашушукался. Я что-то пообещал Николаю за номером два, но что?
– Слово Распутина – крепче стали. Раз сказал, значит сделаю. Ольга Владимировна, голубушка, – я понизил голос, – после приступа в голове полный туман. Сегодня портянку хотел навернуть – так не вышло!
Лохтина удивленно на меня посмотрела. То ли поразилась голубушке, то ли туману.
