Семилетнее пребывание Шуленбурга на посту посла в Москве показало, что никто другой не смог бы так искусно, с такой осмотрительностью и достоинством представлять германские интересы в Советском Союзе в те тяжелые времена, как он. Сознательно отказавшись от собственной инициативы и следуя принципу: политика – искусство возможного, Шуленбург сослужил в Москве большую службу германской стороне. В связи с той опасностью, которой постоянно подвергались германо-русские отношения в те годы, другой на его месте или спасовал бы перед трудностями, или же реагировал на взаимную перебранку таким образом, что это сделало бы его пребывание в Москве невозможным… Именно благодаря, в частности, этому германо-русские отношения выдержали кризис и в августе 1939 г. были направлены на осуществление той задачи, которая, как тогда верил Шуленбург, должна была служить не только германским интересам, но и делу мира[4].
То, что дело приняло противоположный оборот, явилось как для него, так и для меня горьким разочарованием. Во время войны между Германией и Советским Союзом мы делали все, что было в наших силах, чтобы противодействовать преступной политике Гитлера в оккупированных Германией восточных областях, проявлявшейся также в обращении с советскими военнопленными. Когда позже немецкие оппозиционные круги обратились к Шуленбургу, чтобы привлечь его к осуществлению своих стремлений, он заявил о своей готовности в случае возможного переворота[5] занять пост министра иностранных дел в новом национальном правительстве. После неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 г. этот факт стал известен следственным властям и привел к казни Шуленбурга 10 ноября 1944 г.
Советская внешняя политика в середине 30-х годов определялась глубоко укоренившимся страхом Советского правительства перед национал-социалистической агрессией. Этот страх побудил Москву вступить в Лигу Наций и повести настойчивую, решительную борьбу за признание принципа: «Неделимость мира и коллективная безопасность». Одновременно Кремль, напрягая все силы, пустился в гонку со временем, стремясь обезопасить страну в политическом, экономическом, идеологическом и военном отношениях. Внутри страны и за ее пределами он видел только врагов. Убийство Кирова 1 декабря 1934 г. развязало такой террор, который по своей интенсивности и длительности превосходил все имевшее место ранее.
Это породило страх перед шпионами и вражеской деятельностью, который систематически подогревался сверху; советские граждане, вызывавшие малейшее подозрение, что они имеют какие-либо контакты с заграницей и иностранцами, безжалостно ликвидировались НКВД. В течение четырех лет коммунистическая партия переживала потрясения, вызванные гигантского масштаба чисткой, жертвой которой стала преобладающая часть руководящего слоя старых большевиков, ибо Сталин, в то время, когда требовалась абсолютная концентрация всех сил, не желал терпеть рядом с собой никого, от кого могло исходить хотя бы самое молчаливое сомнение, а тем более угроза его притязаниям на единоличную власть. Советский режим предпринимал отчаянные усилия, чтобы утвердить себя перед лицом опасности, которая, как считал он, исходила от Германии.
Из страха перед усиливающимся Третьим рейхом Советское правительство в начале 1935 г. пришло к мысли привлечь Германию к пакту о взаимопомощи, в который должны были вступить все восточноевропейские государства. Крестинский[6] открыто сказал германскому послу, что слова и дела Гитлера вызвали столь глубокое недоверие, что одними словами доверия не восстановить. Двустороннее соглашение только между Советским Союзом и Германией не обеспечило бы необходимой безопасности. Желаемый же Кремлем многосторонний пакт о взаимопомощи достиг бы своей цели, поскольку дал бы Германии желаемую ею безопасность и сделал бы излишним ее дальнейшее вооружение. Однако министерство иностранных дел дало посольству указание заявить Советскому правительству, что Германия предпочитает защитить себя собственными силами. В глазах Гитлера пакт являлся мероприятием, пользу из которого извлекли бы лишь Советский Союз и Франция. Он считал, что безопасности Германии ничто не угрожает, полагался на ее силу и не имел ни малейшего намерения ограничивать свою программу вооружения. Тем не менее русские в первые месяцы 1935 г. твердо держались за свои предложения.
