– Нет. Атаман наш в десять стружков ушел к Теркам.
– Чего ж он ушел? Вины брать не хочет?
– Убоялся гнева царского…
– А вы не убоялись?
– Воля твоя… Царь нас миловал. Нам грамотку вычли.
– А не врешь ты? Ушел ли Стенька-то? – Теперь князь открыто злился; особенно обозлило вранье есаула, и то еще, что есаул при этом смотрит прямо и бесхитростно. – Ушел ваш атаман?! Или вы опять крутитесь, собаки?! Ушел атаман?
– Вот – божусь! – Иван, не моргнув глазом, перекрестился.
– Страмцы, – сказал князь брезгливо. – Никита!..
В круг света вошел Никита Скрипицын, внезапный и веселый.
– Здоров, есаул! Узнаешь?
Иван пригляделся к послу, узнал:
– А-а… – И поник головой, даже очень поник.
– Чего ж ты врешь, поганец?! – закричал князь. – Да ишо крест святой кладешь на себя!
– Не врали б мы, боярин, кабы вы первые злой умысел не затаили на нас, – поднял голову Иван. – Зачем с моря отсек? В царской милостивой грамоте нет того, чтоб нас окружить да побить, как собак.
– Кто вас побить собирался?
– Зачем же с моря путь заступили? Зачем было…
– Где атаман ваш? – спросил воевода.
– Там, – Иван кивнул в сторону моря. – За спиной у вас… Ты, воевода, будь с нами как с ровней. А то обманываешь тоже, как детей малых. Даже обидно, ей-богу… И ты, служилый, ты же только грамоту нам читал: рази там так сказано! Кто же обманом служит!..
– Пошли к Стеньке! – заговорил князь. – Пускай ко мне идет без опаски: крест целовать будете. Пушки, которые взяли на Волге, в Яицком городке и в шаховой области, отдадите. Служилых астраханцев, царицынских, черноярских, яицких, – отпустить в Астрахани. Струги и все припасы отдать на Царицыне. Посылай.
– Я сам пойду, чего посылать…
– Сам тут побудешь! – резко сказал воевода. – Посылай.
Иван подумал… Подошел к краю струга, свесился с борта, долго что-то говорил казаку, который приплыл с ним и сидел в лодке. Тот оттолкнулся от струга и исчез в темноте.
Воевода меж тем рассматривал стариков – Стыря и Любима, коих подвели к нему, – он велел. Вступил в разговор с ними.
– Куда черт понес – на край света? – с укоризной спросил князь. – Помирать скоро! Воины…
– Чего торописся, боярин? Поживи ишо, – сказал Стырь участливо. – Али хворь какая? – Старики осмелели при есауле: слышали, как тот говорил с воеводой – достойно. Особенно осмелел Стырь.
– Я про вас говорю, пужалы! – воскликнул князь.
– Чего он говорит? – спросил дед Любим Стыря. Стырь заорал что было силы на ухо Любиму:
– Помирать, говорит, надо!
– Пошто?! – тоже очень громко спросил дед Любим.
– Я не стал про то спрашивать!
– Э?!
– Я враз язык прикусил! Испужался!
– А-а! У меня тоже в брюхе чего-то забурчало. Тоже испужался!
Воевода сперва не понял, что старики дурака ломают. Потом понял.
– Не погляжу счас, что старые: стяну штаны и всыплю хорошенько!
– Чего он? – опять спросил дед Любим громко.
– Штаны снимать хочет! – как-то даже радостно орал Стырь. – Я боярскую ишо не видал!? А ты?
– Пошли с глаз! – крикнул воевода. И топнул ногой.
Он, может, и всыпал бы старикам тут же, не сходя с места, но дело его пошло вкось, надо теперь как-то его выравнивать – не злить, например, лишний раз Стеньку: за стариков тот, конечно, обозлился бы.
***
Посыльный от Ивана рассказал Степану, чего требует воевода:
– Привесть к вере все войско. И чтоб шли мы в Астрахань, а пушки и знамена – все бы отдали. А струги и припас на Царицыне отдали б…
– Голых и неоружных отправить?! – воскликнул Фрол Минаев. – Во, образина!..
– Батька, давай подойдем скрытно, всучим ему щетины под кожу, – подсказал Ларька Тимофеев. – Чтоб он, гундосый, до самой Астрахани чесался.
– Гляди-ко!.. – воскликнул Степан. – Какие у нас есаулы-то молодцы! А то уж совсем в Москву собралися – милости просить. А царь-то, вишь, вперед догадался – грамотку выслал. Молодец! И есаулы молодцы, и царь молодец! – Степан воистину ликовал.
– Мы не напрашиваемся в молодцы, – обиделся Ларька.
– Славный царь! Дуй, Ларька, к воеводе. Перво-наперво скажи ему, что он – чурка с глазами: хотел казака обмануть. Потом насули ему с три короба… Крест поцалуй за нас. Чего хмурисся?
– Я не ходок по таким делам, – сказал Ларька.
