Я уже вам говорил, что у меня очень тонкая душа, и, когда вой в ней не умещается, я начинаю петь наши собачьи песни. Громко-громко. Как-то недавно я пел, а мимо проходили люди. Не пойму, почему им не понравилось! Они грозились кулаками и кричали на меня. И так каждый раз. А вот улитка, та меня растрогала. До слёз. Целый день ползла ко мне из сада. Добралась, когда уже смеркалось, и с большим чувством сказала:
— Маэстро! Вы прекрасно поёте! Какой успех! Какой успех! Где вы брали уроки?
— Ах, что вы! Какие уроки! — ответил я с присущей мне скромностью. — Это у меня прирождённый талант! А ещё, признаюсь, на том конце деревни живёт Кикина. Моя подружка. Это я для неё пою. Ей очень нравится мой голос!
— Как бы мне хотелось так же прекрасно петь, — печально вздохнула улитка. — Только кто же станет меня слушать? У меня нет ни друга, ни подружки.
— Не отчаивайтесь, — сказал я. — Кто-нибудь найдётся — улит или улитка. Обязательно! Вы совсем недурны собой.
— Ах, что вы. У нас не бывает улитов или улиток! Мы все одинаковые. Каждый из нас может быть и папой, а может быть и мамой. Один год мы откладываем яички, а на следующий уже не откладываем.
«Приветик! — подумал я. — Очень нужно — и папой и мамой! Ещё чего!»
Только улитку мне всё равно жалко. Я пригласил её в гости. Пусть ночует рядом с моей конурой. Всё равно ей обратно в сад не успеть. Такая ценительница искусства — и вдруг пропадёт по дороге.
А утром явились мальчишки. Целая ватага. Они собирают улиток. Ведь в некоторых странах улиток едят. И считают лакомством. Их даже разводят на специальных фермах. Моя улитка, увидав, что дело плохо, пустилась наутёк. Три метра в час! Самая большая скорость. Так можно спастись разве что от черепахи. Или от обыкновенного корыта.
— Лезь сюда! — крикнул я.
И она устроилась у меня между лапами. Мальчишки уже шуровали в нашем саду. Они, конечно, и мою улитку заметили. Стоят поодаль, подлизываются: «Барик, Барик, Баричек!»
Но меня не проведёшь.
— Пррочь! — проворчал я сквозь зубы. Их словно ветром сдуло. — Путь открыт! — тихонько сообщил я улитке.
Она выглянула из своего домика, глаза на лбу, нога — та самая единственная — дрожит от страха, сказала: «Спасибо!» — и поползла по своим делам.
А я сел и опять затянул свою песню, хотя луна ещё не взошла и на дворе стояло ясное утро. Я пел для улитки. Хотя знаю, что она объедает салат. У нас на огороде.
Я, ПЁС БАРИК, И ВЕРЕТЕНИЦА
Вот и наступил июнь, месяц «громкого крика». В июне мой хозяин прохаживается по саду и прикидывает, сколько будет сена. Мало или в самый раз. И чего ждать от погоды. Солнца или дождя. А потом, в один прекрасный вечер, он начинает ладить косу. А на следующее утро, тоже прекрасное, встаёт на рассвете вместе с курами и давай косить. Покосит немного и вдруг поднимает страшный крик.
Причин для крика много: например, я верчусь под ногами. Я убираюсь в сторонку. Тогда он вспоминает про муравьев. Понастроили муравейников, недолго об них и косу зазубрить. И будет не коса, а пила. А зачем ему пила? Потом хозяин ругает комаров. Кусаются. Потом ему становится жарко. А язык высунуть он не может — стесняется. Людям нельзя бегать, высунув язык, когда им жарко. Им это всё равно не поможет. Не то что нам, собакам. Потом у моего хозяина коса на камень находит. И тогда достаётся всем. Но больше всего крику перед самым обедом. Наверное, он от голода кричит. Всё ему не так. Но только хозяйка скажет: «Обедать», хозяин тут же становится добрым. Я, между прочим, тоже от обеда никогда не отказываюсь. Хозяин шагает к дому, я плетусь следом. «Ну, — думаю, — самый страшный крик уже позади! И вдруг — можете себе представить! — я замечаю на дорожке веретеницу, или, как её ещё называют, медяницу. Всё пропало! Самый страшный крик, оказывается, впереди. Целую неделю стояла жара, а тут, надо же, из своей норы вылезла эта самая веретеница! А это значит — тут я готов дать хвост на отсечение — польёт дождь! Непременно! И у моего хозяина промокнет сено. Значит, будет дождь, и гром, и молния! Громы и молнии будет метать мой хозяин. От злости. Мне в таких случаях лучше уносить ноги. Подобру-поздорову.