«…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975) - страница 3

. Думаю, что смогу вспомнить даже дома, ведь они, наверное, прежние. Я жила на Бассейной, 60, на Преображенской, 5 — совсем близко — жил Гумилев[15], на той же Бассейной находился Дом литераторов[16], где мы ежедневно бывали; на Знаменской «Живое слово»[17], где я училась. Ваши студенты мало чем отличались от нас — только мне с самого начала посчастливилось попасть в среду «настоящих» писателей и поэтов — Гумилев, Лозинский, Чуковский, Шилейко, Замятин были моими учителями в Литературной студии[18], на Литейном, в доме Мурузи.

Но я отвлеклась. Продолжаю о Вас. Статья В<аша> о футуризме[19] — я с ней и ее выводами согласна. Интересная и нужная статья. Совершенно верно — в России победил акмеизм — хотя лучше бы, по-моему, без его победы.

К Вашей «Ладе» отношусь холоднее. Дело тут, мне кажется, в неудачном размере. Трехстопный ямб слишком барабанно однообразен и — а lа longue[20] — утомителен. Очарователен конец — весь вздох «Лады» — и «страна моя Трансваль» отлично. Все до самой последней точки. Еще хороши две строфы — «Мы тут поем…» до «Быть может вспыхнет свет». Но все слишком — по-моему, конечно — длинно и слегка риторично. Хотелось бы мне тоже узнать, Mip выхолощенных душ — опечатка или нет? Я большой любитель перебоя ритма и кубарем крутящихся рифм, но тут выхолощеных вместо холощеных как-то неоправданно останавливает внимание. И некоторые пятые строчки тоже.

Вы пишете, что Париж не любит нового. Любит, и еще как. Говорю за себя. Но в В<ашей> «Ладе» я, нарочно прочитав ее во второй раз, никак не смогла найти ничего нового, хотя она меня местами и трогает:

И стих вдруг

написать бы,

Чтоб легче людям жить.

Поверила, что В<ам> это удастся. Не тот результат, на который Вы рассчитывали, а все же… я говорила Вам.

Но вот что в Париже пишут короткие стихи оттого, что mon verse est petit…[21] Ведь это не о величине стихотворений, а дарования. И не совсем верно, что в Париже пишутся только короткие стихи.

Читали в «Н<овом> ж<урнале>» «Глюка»[22] Корвина-Пиотровского? Другое дело, что лучше бы этого «Глюка» вовсе не было — но в длине ему не откажешь. И я тоже, к примеру, пишу стихи в 50 стр<ок>, хотя Гумилев учил, что больше 7 строф лирические стихи не выдерживают — превращаются в скуку[23].

Видите, как я разговорилась. Это оттого, что я часто думала о Вас и Вы уже с самых «Гурилевских романсов» участвуете в моих мыслях. А со времени В<ашего> первого письма вошли в наши разговоры с Г<еоргием> В<ладимировичем> и стали одной из наших повседневных тем.

Но пора кончать. Хочу только выяснить одно из моих «недоуменных недоумений» насчет Blake’а. Почему Вы называете его Блейком?[24]

Верю, конечно, что Вы превосходно владеете англ<ийским> языком. Но я и сама с трехлетнего возраста знаю его и даже Богу молилась по-английски. Одна из моих англичанок, «большая педагогичка», заметив мою склонность к поэзии, основательно познакомила меня с английскими поэтами, чересчур даже основательно — в 12 лет я читала Шекспира в подлиннике, что едва не помешало мне оценить его потом. Тогда же между всякими другими поэтами я познакомилась и с William’oM Blake’ом. Сейчас еще помню его:

которое я пела своей собаке, укладывая ее спать. (Собака была тигровым догом и так, без лишней фантазии, и называлась — Тигр — Tiger, не то что Ваш Фига.) Помню еще впервые пробудившее во мне чувство времени, вечности и бесконечности:

Может быть, я и напутала «за гранью прежнихлет». Но все же Вам должно стать ясно, что этот Blake для меня не незнакомец и что я тысячи раз произносила его имя — и всегда Блэк. Да и как могло быть иначе? Помню его книгу с его рисунками — не оригинал, не им самим с помощью жены переплетенную с его собственноручно гравированными рисунками — но все же старую, заслуженную. На ней тоже стояло William Blake. А так как а читается э и ни в коем случае не ей, то не понимаю, откуда мог взяться этот Блейк? В России, правда, говорили и Эдгар Поэ и даже было собрание сочинений Оскара Вильде