— Вроде Люцифера?
— Сильно сомневаюсь, что им случалось наталкиваться на кого-то вроде Люцифера, даже если его точность, как вы говорите, снизилась до семидесяти пяти процентов.
— У нас есть серьезные основания не допускать дальнейшего понижения точности его оценок. Итак, вы полагаете, что специалист вроде вас нуждается в чьей-то помощи?
— Да, я в этом уверен.
— И вы имеете в виду конкретных специалистов?
— Был такой Колльер в Кембридже, — медленно сказал Боукер. — Он начал заниматься парапсихологией после того, как порядком поработал в области математической статистики. Проблемы вероятности и так далее. Затем его увлекла парапсихология. Я читал его работы в ряде журналов.
— Вы можете выйти на него?
— Могу попытаться, — сказал Боукер, потирая подбородок. — Он, кажется, сейчас на вольных хлебах. Только учтите, Сефф, он ни за что не станет сотрудничать с нами, коль скоро речь пойдет о вымогательствах и убийствах.
— Это понятно. Ему совершенно необязательно об этом знать.
— К нему потребуется особый подход. Но и тогда он может обо что-то споткнуться. Что будет, если он обо всем узнает?
— Мы примем меры, — рассеянно сказал Сефф, снова беря карандаш. — А вам придется побыстрее впитывать в себя знания вашего коллеги. Но если он знает то, чего ему знать не следует, мы отправим его в нижние сферы царства нашего юного друга.
— Модести, — произнес Стивен Колльер.
Затем, пару секунд спустя, он повторил, нажимая на каждый слог:
— Модести Блейз!
Колльер был один — в пижаме и халате он сидел, раскинувшись в шезлонге, на балкончике маленькой квартирки неподалеку от Пляс-де-Тертр, на Монмартре. Над крышами домов виднелся купол собора Сакре-Кёр, освещенный прожекторами.
Колльер был сухощавый англичанин лет тридцати, с худым умным лицом, русыми волосами и печально ироничным взглядом. Внутренне робкий, он умело скрывал это манерой держаться и говорить. Его речь отличалась сдержанностью и была обильно сдобрена самоиронией. Он был слегка близорук и носил очки. Впрочем, в очках или нет, в одежде или без оной, Колльер никогда не считал себя особо привлекательным. Сейчас, однако, он находился в состоянии мечтательной удовлетворенности, тщетно пытаясь понять, что именно нашла в нем Модести Блейз. В парижской квартире, в которой он сейчас находился, кухня была оборудована по-современному, но в остальном дом был обставлен старой, хоть и симпатичной французской мебелью. Висели там и картины, как правило, не представлявшие большой ценности и купленные у художников, ежедневно предлагающих плоды своего вдохновения на Пляс-де-Тертр.
Помимо кухни и гостиной в квартире была еще ванная и две спальни. Вторая спальня обычно пустовала, разве что к Модести Блейз иногда приезжала погостить какая-нибудь ее знакомая.
Колльер подумал о спальне Модести. Было трудно представить, что целую неделю он спал в большой медной кровати с этой удивительной женщиной, наслаждаясь ее восхитительным телом.
— Счастливчик, — тихо сказал он сам себе. — Баловень судьбы.
Помимо счастья быть с ней в постели, он испытывал радость от того, что находился рядом с ней день за днем. Он в общем-то сносно знал Париж, но Модести чувствовала себя в этом городе как рыба в воде, и оттого, что она показала ему этот город так, как никто другой, Париж предстал перед Колльером в каком-то сказочном, волшебном освещении.
Модести Блейз могла свободно разговаривать на самые разные темы — и сохранять часами приятное молчание. Как-то они провели целое утро в Лувре, не проронив ни слова, наслаждаясь шедеврами искусства, не мешая этим шедеврам говорить самим за себя. Модести не только умела говорить и молчать. Она также обладала поразительным талантом слушать. Иногда Колльер так увлекался созерцанием слушающей Модести, что забывал, о чем говорил.
Он знал не так уж много женщин, и, вне всяких сомнений, Модести Блейз превосходила всех его прочих знакомых. О себе она говорила очень мало, и это лишь усиливало ее обаяние. Впрочем, Колльер не мог и помыслить о том, что она проявляла умышленную сдержанность, чтобы повысить свою загадочность.
