Опасное развлечение. Может статься, что Том отрабатывал этот трюк и вместо веревки использовал простыню — петля оказалась скользкой и он не смог от нее освободиться? Папе казалось, что это наиболее приемлемое объяснение. И как это, наверное, мучило Папу, но мы никогда не говорили об этом.
Никто из семьи или близких друзей Тома не мог представить себе, зачем бы он сделал это умышленно.
Джимми Соуби, вместе с Томом учившийся в Кингсвуде, считал, что причин у него не было. Том был на хорошем счету в школе: староста, отвечающий за дисциплину, прекрасный спортсмен, превосходный ученик, вожак мальчиков. Зачем?
Приходила на ум и такая мысль: может быть, у него возникли какие-нибудь трудности из-за девушки, которая ему нравилась, и он не выдержал и, может, в приступе отчаяния… Как бы там ни было, ни теперь, ни потом никогда нам не узнать — почему.
Поначалу мне казалась невероятной мысль о том, что он тренировался в повешении. Теперь я сомневаюсь. В глубине души — сомневаюсь.
Удивительно, как запомнилось мне поведение Папы и Мамы. Они никогда не стенали, независимо от повода, — в силу бесполезности этого занятия.
Реальностью было одно — Том умер. Сначала, находясь в состоянии жуткого шока, Мама заплакала. Да. Но она никогда не позволяла факту его смерти угнетающе действовать на семейную атмосферу. Наш дом не был средоточием грусти.
У моей сестры Пег был сын Том, который погиб во время войны во Вьетнаме. Сначала пришло извещение, что он пропал без вести, потом вторичное — что погиб. Однажды племянница стала рассказывать о нем — он был таким-то и таким-то — другим младшим детям. Ее рассказ услышала Пег.
— Не надо об этом рассказывать! — сказала она дочери.
— Но… — возразила та.
— Никаких но, — строго ответила Пег. — Он умер. Мы все любим его, но его больше нет. Не трави себя. Это бесполезно.
Она, конечно, права.
Как бы там ни было, этот случай как бы отделил меня от того мира, какой я знала прежде.
Я попыталась было ходить в школу, но — надо сказать — я была… я чувствовала себя одинокой. Я знала нечто такое, чего не знали девочки: трагедию.
Их распирало любопытство, а я не любила разговоров на эту тему, вообще ее не касалась — не хотела, не говоря уже о том, чтобы обсуждать подробности. Учебный год закончился в конце мая, и я уже не вернулась в школу. Осенью начала брать частные уроки у учителей.
К счастью, я была рослой для своих лет и хорошо водила, поэтому Мама разрешила мне ездить на своей машине к преподавателям: физика, английский, французский, история. Я могла бы делать это и на велосипеде, но на машине было куда лучше. Поскольку начальник полиции был постоянным клиентом Папы, его подчиненные старались не замечать меня. В самом деле: все шло хорошо до того злополучного дня, в который нам с Мамой предстояло поехать в Брин Мор. Я отправилась в Хартфордский гольф-клуб, чтобы взять там свои клюшки. Я много слышала о Мэрионском крикет-клубе, а так как он находился рядом с Брин Мором, то и решила вступить туда.
Я ехала по Эйсилим-авеню — широкому проспекту, — когда справа, с боковой улицы выехал старичок, за ним было преимущество проезда. Чтобы не столкнуться с ним, я выскочила на встречную полосу. Вместо того чтобы резко развернуться и тем самым избежать аварии, он сделал тот же маневр, что и я, и мы благополучно столкнулись. В довершение всего я успела еще снести полицейскую будку с телефоном. К тому же я разбила бок машины старичка. Сам он, слава Богу, не пострадал. Он расплакался и обнял меня. Ну, решила я, теперь самое время, наверно, и мне поплакать. Так я и сделала.
Начальник полиции позвонил Папе:
— Привет, Хеп. Вы слышали насчет Кейт?
— Она столкнулась с одним старичком на Эйсилим. Врезалась ему в бок. Разумеется, он виноват, но и она, конечно, не права.
— Да, именно так. Хотя вот еще, Хеп, она снесла полицейскую будку. И мне ужасно неприятно говорить, но передок твоего старенького «рео» тоже совсем плохой… О, думаю, пяти сотен вполне хватит, чтобы покрыть все издержки, Хеп.
Мама и я отправились в Брин Мор поездом.
Достаточно происшествий!
Мои ученические годы были очень приятными. Как уже сказано выше, я ежедневно занималась гольфом у Джека Стейта. Похоже, из меня получался очень хороший игрок. Я могла бить почти на милю и очень технично работала с шарами. Единственное, в чем была слабовата, — это ведение клюшкой. О Боже! Интересно, тряслись ли тогда у меня голова и руки. Не то чтобы это было уж очень заметно, а просто чувствовалась неуверенность. Словом, как бы там ни было, но гнать мяч в лунку легкими выверенными ударами я не умела. И тогда — и теперь — и всегда.
