Человек Без Тела задумался. Это я так решил, что он задумался, потому, что он долго молчал. Я тоже молчал, вернее, не думал. Я лежал и считал полосы на потолке. Или на небе. Красные и черные.
Человек Без Тела молчал. Я не выдержал и спросил:
"Ты еще здесь?"
- Не мешай. Я считаю.
"Что считаешь?"
- Соотношение.
"Хороших и плохих поступков?"
- А ты прогрессируешь! Не ожидал… Так дело пойдет, об отсрочке попросишь?
"Ну-у-у…, думаю, вопрос о моей смерти решенный? Или я /могу/ рассчитывать на отсрочку?"
Человек Без Тела крякнул и промолчал. Через минуту сказал:
- Подсчитал.
"Что получилось?"
- Семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать три греха на семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать два хороших поступка без учета тяжести содеянного. По количественному показателю с натяжкой проходишь, Колян. Поздравляю!
"А надо еще и по качественным показателям посчитать?"
- Нет. Это сложно. Приборов и инструментов необходимых нет. Да и не нужны качественные показатели для того, чтобы дать тебе шанс предстать перед другими должностными лицами. Они для другого подсчитываются.
"Для чего?"
- Для определения меры наказания.
"И что это за меры?"
- А вот это будет тебе сюрпризом, подлец.
"Ты же обещал!"
- Хорошо. Это будет тебе сюрпризом, Колян. Начнем?
"Ты будешь перечислять все мои грехи? Семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать три греха? Если на описание каждого греха ты будешь тратить по одной минуте, то на это уйдет…", - я напряг извилины и выдал результат: - "около двух месяцев!".
- Я тоже считать умею, - сказал Человек Без Тела. - Можешь не переживать - времени у нас с тобой хватит. Помнишь, какое сегодня число?
"Двадцать девятое февраля"
- А завтра какое будет?
"Первое марта", - подумал я. - "Нынче у нас год високосный"
- Не угадал! Завтра тридцатое февраля. Потом тридцать первое, тридцать второе и так дальше, до бесконечности. А после бесконечности начнется март. Так что, времени у нас с тобой - вагон и маленькая тележка. Да ты не переживай, Колян, не буду я все твои грехи перечислять, мелочь всякую, наподобие детских "нежданчиков" и отказов есть манную кашу, опущу.
"Слава богу!"
- Не упоминай имя сие! Не достоин.
"Хорошо. Как скажешь"
- Начнем с пятилетнего возраста. М-м-м. М-м-м. Нет, пожалуй, до самой школы нет ничего интересного. Начну с первого класса.
"Ох!", - мысленно вздохнул я.
- Учительницу, Галину Лаврентьевну, называл про себя дурой.
"Было", - вспомнил и снова вздохнул я.
- Получал неудовлетворительные отметки. Кстати, за поведение тоже.
"Это что - грех?"
- А ты сомневался?
"Дальше"
- Дальше, хуже. Четырнадцать раз в первом классе ты дергал Светку
Балашову за хвост. Взял у Димки Захарова книжку почитать, "Волшебник
Изумрудного Города", и подрисовал Страшиле, соломенному чучеле, огромный член. В таком виде и вернул. А когда Димка отказался от нее, от такой извращенно изуродованной, ты выдрал страницу с половым гигантом Страшилой, сложил из странички голубка и запулил его через весь класс, а покалеченной книжкой стукнул Димку по голове. Димка тогда долго плакал. И не от боли, а от обиды. Две книжки ты, Колян, не вернул в школьную библиотеку. Сказал, что их у тебя украли, а сам забыл их на плитах, на пустыре, где вы с ребятами играли в трех мушкетеров. Вспомнил о книжках только дома, а возвращаться поленился. Ну и их, естественно, кто-то взял. Дальше…
Я ужаснулся тому, сколько всего было дальше. Сколько я совершил плохих, неблаговидных, поступков. Скольким взрослым я наврал.
Сколько обид нанес своим родителям. Сколько неприятностей доставил тем, кто заботился обо мне, кто по-настоящему хотел мне добра, кому я был дорог и интересен. Сколько же грехов я совершил в своей бесконечно длинной детской жизни! Некоторые мои плохие поступки казались мне тогда чем-то совершенно незначительным, во всяком случае - малозначительным. А теперь почему-то мне было стыдно.
Стыдно за оторванные лапки кузнечиков и за невыученные уроки, и, как следствие, плохие отметки в дневнике. Стыдно за свои порванные школьные штаны и чернильные кляксы на лице, и, кстати, не только на моем. Чернильница-непроливашка в моих руках была очень даже проливашкой, а потому - страшным оружием, которого опасались многие пай-мальчики и пай-девочки. Особых различий между полами я не делал.
