— Наверное, нет. А нижнюю сорочку? — Я представила, что стою в одной сорочке, и по моему телу пробежал озноб.
— Я не… ваша нижняя сорочка? Даже не знаю… вряд ли у цыганских девочек много одежды, помимо платья. Так что наденьте одно платье, пожалуйста.
— О! — Я взяла платье, подняла его в руках, затем бросила на землю. Сомкнув руки на собственной юбке, я сжала жесткое знакомое кружево. И тут поняла кое-что важное.
Я поняла, что никогда прежде не раздевалась сама.
Все это делала за меня Фиби или одна из Мэри Энн. Все пуговицы были на спине. Каждый вечер я покорно поворачивалась спиной к кому-нибудь из них, чтобы мне расстегнули все мои одежды и помогли выбраться из вздымающейся горы ткани. Каждый вечер кто-то мне помогал раздеваться.
Тем не менее подвести мистера Доджсона я не могла, а потому решила все сделать сама. Я завела руку за плечо, пытаясь нащупать верхнюю пуговицу. Я шарила и шарила рукой, но найти ее не могла. Затекшее плечо заболело, а спина покрылась испариной. Я расслабилась, сделала глубокий вдох и попробовала еще раз.
Наконец нащупав верхнюю пуговицу, холодную и твердую, я смогла протолкнуть ее в петлю. Но их было еще столько! Мои глаза наполнились слезами: я не знала, что делать, но беспокоить мистера Доджсона мне не хотелось. Господи, а что же делают цыганские девочки, когда им нужно раздеться? Мне вдруг стал понятен смысл тонкого однослойного платья. По крайней мере девочки-цыганки зависели от взрослых в меньшей степени. Раньше я и не подозревала, до чего я беспомощна — не лучше новорожденной.
Часто моргая, я всеми силами сдерживала слезы, поскольку знала, что если заплачу, мой нос покраснеет и снимок не выйдет. Я попыталась еще раз. Дотянувшись до середины спины, я все пыталась и пыталась ухватиться за пуговицу, пока не послышался красноречивый звук разрываемой материи. Я в панике опустила руку. Как я объясню разорванное платье маме?
— Постойте. Позвольте вам помочь, — раздался за моей спиной мягкий голос. Я не обернулась. Я плотно зажмурилась. Я дышала прерывисто и тяжело, но не плакала. И тут я почувствовала руки — руки мистера Доджсона — на своей спине. Сначала одна пуговица. Затем другая. Он аккуратно — и неловко — расстегнул их все сверху донизу, и лиф моего платья упал с моих плеч. Прохладный ветерок защекотал мне плечи, пробираясь вниз к талии. С ветерком смешивалось теплое, равномерное дыхание, и от этого сочетания по моему телу пробежала дрожь. — Вам холодно? — забеспокоился мистер Доджсон.
— Н-нет, — солгала я.
— Ничего, скоро окажетесь на солнце.
— Я знаю.
Мое платье было расстегнуто. Я начала вылезать из него, но запуталась в подоле. Положив руки мне на плечи, мистер Доджсон удержал меня. Его руки оказались теплыми и холодными одновременно. Они были не как всегда. Они…
Они были обнаженными. Он снял перчатки.
Во рту у меня вдруг отчего-то пересохло. Захотелось лимонада. Или чая.
— Постойте. Давайте снимем с вас все остальное, — мягко и терпеливо произнес мистер Доджсон.
Однако руки его нельзя было назвать мягкими и терпеливыми. Они дрожали. Когда он расстегивал мои нижние юбки, я обернулась и увидела, что кончики его пальцев испачканы черной краской. Я надеялась, что он не испачкает мои юбки.
— Вы поэтому всегда носите перчатки? — Я пыталась не обращать внимания на то, что меня беспокоило. Это было нечто слишком смутное, чтобы определить его словами. Однако я действительно хотела получить ответ на свой вопрос, хотя и сообразила — впрочем, слишком поздно, — что спрашивать об этом, наверное, не слишком вежливо.
— Н-нет, вообще-то нет. Пятна от химикатов, — пояснил он, поворачивая меня к себе лицом.
И теперь, когда я увидела его лицо, его доброе, грустное лицо с мягкими щеками и длинными ресницами, длинными, как у девочки, я забыла о беспокойстве, обосновавшемся в солнечном сплетении. Я с готовностью стала ему помогать. Мы быстро освободили меня от нижних юбок. Он, кажется, не оставил на них пятен. Я стянула с себя через голову нижнюю сорочку.
И тогда он отвел взгляд в сторону, закрыв глаза рукой, словно у него разболелась голова. Я быстро надела цыганское платье. Тонкое и изношенное, оно мягко ласкало кожу.
