— О!
Мистер Доджсон посмотрел на меня с каким-то странным выражением лица, словно не мог решить, смеяться ему или нет. В конце концов он удовольствовался простым кивком.
— Прикс с Иной заняты в детской, а потому сказали, чтобы я шла без них, — снова солгала я и снова подумала, зачем я это делаю. Сегодня мои мысли определенно не желали меня слушаться!
— Я предвидел, что в этот день они скорее всего будут заняты.
С удивлением я подняла на мистера Доджсона глаза. Так вот почему сегодня Подходящий День: он знал, что Прикс с Иной не смогут к нам присоединиться! (Оставшаяся в детской Эдит безмятежно играла с куклами.)
— Так в чем сюрприз? — Я не могла устоять и запрыгала на месте. Как долго я ждала этого! Целых несколько месяцев, во время которых мистер Доджсон уезжал на каникулы. Мы же обычно проводили лето в Уэльсе, где папа собирался строить дом, но в этом году у мамы не было сил, чтобы путешествовать. Она сказала, что в поезде слишком трясет. Поэтому я провела лето дома, в Оксфорде, тихом и сонном во время каникул — никакого сравнения с учебным годом, когда в воздухе ни на миг не смолкает всюду настигающий тебя гомон.
Но, даже прыгая от радости, я с беспокойством заметила, что в одной руке мистер Доджсон сжимал свою аккуратно сложенную в деревянную коробку фотокамеру, а другой — придерживал лежавший на его плече штатив.
— Это и есть сюрприз? — Сердце у меня оборвалось. Я застыла на месте. Опять фотографироваться? Так вот для чего нужен Подходящий День?
— И д-да, и нет. Позвольте мне сделать еще один ваш снимок. Но на сей раз все будет иначе. Хотели бы вы походить по траве босиком?
— Без туфель? — Я посмотрела на него снизу вверх, не веря своим ушам. Ходить — а может, даже бегать — по траве, ощущая ее кожей ног! И никакой досадной, сковывающей оболочки или тесных туфель между мной и землей? Это было одним из моих самых сокровенных желаний, о котором я никогда даже словом не обмолвилась мистеру Доджсону. Но он каким-то неведомым образом все равно узнал о нем. Об этом говорили его голубые глаза, один чуть выше другого, внимательно смотревшие на меня, словно он видел во мне ответ на вопрос, который не мог себя заставить задать. Он всегда так много знал обо мне.
— Без туфель, как бродячая цыганка. Хотите сегодня побыть цыганкой, Алиса?
— Побыть кем-то другим, как вы написали в записке?
— Конечно.
— О, это же здорово! Можно снять туфли сейчас? — Мне так хотелось сделать ему приятное.
Он грустно посмотрел на меня, словно уже рисовал меня в своем воображении в роли цыганки, с улыбкой положил камеру, слегка нагнулся — как всегда, с трудом — и погладил меня по щеке. Его обтянутая перчаткой рука была мягкой, как одеялко, которое я нынче утром положила в новую кроватку для малыша.
— Не сейчас. — Он отдернул руку и оглянулся через плечо, словно боялся, будто кто-то нас мог увидеть. — Пойдемте в дальний угол сада. Я уже отнес туда тент и футляр. Освещение идеальное.
Обо мне он уже не думал — теперь его занимала только фотография: хорош ли свет, не слишком ли силен ветер, не испортятся ли реактивы, нет ли трещин на стеклянных пластинках? Я отлично знала, как много всего могло подпортить дело. Подумав об этом, я разволновалась.
— Вы думаете, получится? — Я проследовала за ним под арку, ведущую за дом в наш личный сад. Споткнувшись о выпирающий из земли камень, я оцарапала мысок туфли. Сердце у меня оборвалось: ну вот, уже испачкалась.
— Кто знает? Разве не интересно будет узнать?
Я кивнула. Конечно, интересно. Это самое веселое, когда фотографируешься, — никогда не знаешь, каким получится снимок. В результате наступал момент, когда в ванночке с химикатами проявлялся образ — сперва на стеклянной пластинке, словно призрак, выплывающий из прошлого, но сразу никогда не было известно, получится изображение отчетливым или навсегда останется размытым. В этот момент у меня всегда захватывало дух. Ощущение напоминало то волнение, с которым распаковываешь подарки.
— Ой, подождите! — воскликнула я.
— В чем дело, Алиса? — Мистер Доджсон терпеливо обернулся ко мне.
— Что на мне должно быть надето? У меня нет цыганской одежды!
