После гибели Алана наши с Реджи отношения изменились — иногда мы держались друг с другом с преувеличенной почтительностью и осторожностью, а иногда проявляли недопустимую снисходительность, позволяя говорить и делать почти обидные вещи и притворяясь, будто нас это не трогает.
Я до сих пор не забыла Лео и все старалась понять, что упустила в жизни, потеряв его, а что приобрела, выйдя замуж за Реджи. Скорее всего, решила я, приобрела этот образ жизни — тепло и уют, ощущение надежного плеча рядом с добрым мужчиной, который теперь сдал буквально за одну ночь.
Вся наша жизнь заключалась в наших мальчиках. Мы молились на них и теперь так и не сумели примириться со смертью Алана. Он стал для нас фантомной болью: мы привыкли, что у нас три сына, три маленьких солдата, и воспринимали их как единое целое. Одного нет — и остальные выглядят потерянными. Интересно, думала я, чувствовали ли и мои родители то же, когда не стало Эдит?
Впрочем, и Рекса с Кэрилом мы, можно считать, не видели. И тот, и другой лишь по разу приезжали на короткую побывку. Война бушевала весь 1915 год, а сейчас подходил к концу 1916-й. Кровопролитные бои все продолжались, и конца-краю им, казалось, не было. В стране объявили всеобщую мобилизацию, говорили о нехватке угля, немецкие субмарины отрезали подступы с океана, чтобы воспрепятствовать ввозу продовольствия. Количество прислуги у нас сократилось до минимума: мужчины ушли на фронт, а женщины либо поступили в Земледельческую армию,[11] либо трудились на военных заводах, так что нам пришлось закрыть многие комнаты. Реджи прилежно ухаживал за устроенным в саду огородиком, где выращивал овощи, с гордостью показывал мне свой урожай и изводил повариху указаниями, как правильно все это консервировать.
И все-таки мы жили ради оставшихся сыновей, регулярно писали им, молились, радовались их бесценным отпускам: Кэрил приезжал на побывку летом 1915 года, Рекс — в начале зимы 1916-го. Они, как и Алан, изменились, хотя Кэрила эти перемены, кажется, затронули в меньшей степени. Он продолжал рассказывать о розыгрышах и проказах — к примеру, о футбольных матчах в грязи на поле боя, где могли оказаться необнаруженные мины, а потому требовалась особая осмотрительность. И хотя, говоря о случае с одним малым, которого разорвало на куски, когда он пнул ногой то, что принял за импровизированный мяч, Кэрил стиснул зубы, спал по ночам он спокойно. Моего младшего сына кошмары не мучили.
Рекс, мой Рекс, мой милый и такой трудный мальчик нам ни о чем не рассказывал. Он вообще говорил мало — и это Рекс, который ничего не держал в себе, независимо от обстоятельств. В этих всегда озорных глазах застыла тревога, и царившая в доме тишина была ему невыносима. Она явно действовала ему на нервы. После ужина он приспособился сидеть в гостиной и, покачивая ногами, слушал включенный на полную мощность граммофон — Рекс делал все, что угодно, лишь бы избежать тишины и вопросов. Ведь мы с Реджи, разумеется, хотели знать о войне все, интересовались мнением Рекса о перспективах ее окончания, но он не мог говорить о ней без боли, а потому мы перестали его расспрашивать.
Однажды я застала Рекса в библиотеке. Он сидел, уставившись в окно на крикетное поле, теперь потемневшее и заросшее сорняками. Я направилась было к нему — он сидел ко мне спиной, — но тут же остановилась. В его руке я заметила нож, маленький перочинный ножик, острие которого он воткнул в ладонь другой руки. Тоненькие струйки крови бежали по запястью и капали на ковер, который мне в кои-то веки было не жаль. Я застыла, не в силах пошевелиться, я онемела — все мое тело свело судорогой от страха за сына. Он сидел в каких-то трех футах от меня, но на самом деле находился вне пределов досягаемости, и я поняла, что мне уже никогда не приблизиться к нему.
По-видимому, он не замечал ни крови, ни боли.
Сотрясаясь всем телом, я вышла из библиотеки и встала в холле, как часовой, по другую сторону закрытой двери, охраняя Рекса от Реджи и от прислуги. Я не впустила бы их. Я никому не позволила бы стать свидетелем этого. В тот вечер, покинув библиотеку и направляясь к себе в спальню, Рекс не удивился, заметив меня у двери, — лишь на миг остановился, чтобы с отсутствующим видом поцеловать меня в щеку. А я после этого взяла таз с водой, разорвала свою нижнюю юбку, поскольку понятия не имела, где Мэри Энн хранила тряпки, отыскала в кладовой отбеливатель и попыталась самостоятельно отмыть ковер от кровавых пятен. Совсем вывести их мне не удалось, и я заставила пятна мебелью.
