— Тот день, когда мы не поплыли на лодке с мамой и папой и теми ужасными студентами, а отправились домой на поезде с мистером Доджсоном.
— Вообще-то нет. Хотя помню, что порой мистер Доджсон был очень смел в своих поступках, если ты об этом. Очень смел.
— Нет. — Я покачала головой. — Нет, я запомнила другого человека — совсем не того, который был способен на поступки. Он говорил и жил в каком-то нереальном мире.
— Алиса, ты была тогда совсем маленькой. Ты не понимала…
Слова Ины прервало появление одной из Мэри Энн, которая внесла почту на серебряном подносе. Вопросы о прошлом тут же были забыты и сменились надеждой на весточку от кого-нибудь из мальчиков. Мне пришлось сдерживать себя, чтобы не вскочить и не выхватить поднос из рук нерасторопной девушки.
Я вздохнула и, вцепившись руками в колени, ждала, пока она поставит поднос на стол возле меня и сделает книксен (опять же никакого реверанса!), после чего я схватила стопку конвертов в поисках рваной, грязной открытки, пусть даже похожей на простой бланк, с французской маркой.
— Сегодня ничего. — Я бессильно откинулась в кресле. — Нет, сегодня ничего, — повторила я, поднимая глаза, поскольку знала, что Реджи уже в дверях смотрит на меня с надеждой.
— А я сегодня ничего и не ждал, — угрюмо обронил он, как всегда, когда не сбывалась его надежда. — Я просто думал: может, счет из клуба пришел.
— Уверена, завтра что-то обязательно будет, — постаралась ободрить его я, как делала это изо дня в день.
Он кивнул. Я улыбнулась ему, и Реджи, шаркая, в своем мешковатом твидовом костюме, мятом и покрытом табачными пятнами, отправился в библиотеку. Последнее время он очень небрежно относился к одежде. Раньше одевался очень стильно, а теперь, если б я не протестовала, каждый день ходил бы в одном и том же костюме.
Теперь Реджи с обеда до вечера сидел в библиотеке, и если не просматривал последние сводки с фронта, не чистил ружья или не полировал призы за крикет, то проводил время за мрачными раздумьями над военными картами, которые вырезал из газет. Он редко выходил из дома и даже не наведывался, как прежде, в крикетный клуб.
— Он так грустит, — тихо сказала Ина.
Я вся подобралась: мне не понравился ее тон, ибо в нем я услышала жалость.
— Он просто волнуется, как и я.
— По-моему, мужчины все это переносят гораздо тяжелее женщин. Помнишь, как папа убивался, когда умирали дети?
— Да. А мама нет. Ни слезинки не проронила.
— Да. Ну… папа оплакивал мальчиков. Мама плакала по Эдит.
Я с удивлением взглянула на сестру: она не так уж забывчива, какой хочет казаться.
— Верно, папа не так переживал из-за Эдит. Во всяком случае, не так, как из-за мальчиков. Как странно.
— Это типично. Мальчики всегда ценятся больше. Повезло тебе… Тебе бы замуж за члена королевской семьи: у тебя одни сыновья… О, я хотела сказать… Прости, Алиса. — Впервые в жизни я поверила, что эмоции сестры искренни. Она закусила губу и нахмурилась, не решаясь поднять на меня глаза.
Я промолчала. Как часто эта мысль приходила в голову и мне! Сколько раз, глядя на мальчиков, я жалела (Господи помилуй, я действительно жалела об этом!), что они сыновья Реджи, а не Лео. Несмотря на всю мою деятельность, решимость жить полной жизнью и не сидеть без дела, я не могла освободиться от подобных мыслей, особенно когда мальчики были маленькими. С моей стороны это было отвратительно, безнравственно. Столько раз я себе говорила, что результат непредсказуем. Ведь выйди я замуж за Лео, моя жизнь пошла бы совсем иначе. Мои мальчики — наша с мужем кровь, и я любила их, несмотря на все сомнения, терзавшие меня после того, как мы с Реджи поженились и начали строить семью. Я, право, всех их любила.
И все-таки иногда я спрашивала себя: какие дети могли бы быть у нас с Лео? На кого они оказались бы похожи, на него или на меня? Была бы у них та же стройная фигура, мягкие светлые волосы и добрые голубые глаза?
Я знала, что любить этих своих сыновей сильнее, чем любила их я, невозможно. Но уже никогда не узнаю, могла ли любить других сыновей сильнее, выйди я замуж за человека, к которому действительно стремилась моя душа.
