Воля, воля… Неужели у меня ее нет? Если есть, то почему я лежу вот так пластом на полке и ничего не хочу предпринять? Почему не борюсь за свое право летать?.. Вспомнились слова любимого всей молодежью первого секретаря ЦК ВЛКСМ Саши Косырева:
«Ни когда не отступайтесь от задуманного. Смело и гордо идите вперед…»
— Смело и гордо идите вперед! — повторила я, и в этот момент состав вздрогнув всем своим длинным, неуклюжим телом, остановился, словно предоставил мне право выбора.
— Где это мы стоим? — свесив голову вниз, спросила я.
— Чай Смоленск, — ответил мужчина.
— Сколько стоим?
— Минут тридцать, не менее…
Неожиданно для соседей по вагону я ловко соскочила с полки, накинула пальтишко, подхватила чемодан и — к выходу.
Мужчина, сидевший на нижней полке, переглянулся с попутчиком и произнес сочувственно:
— Как есть не в своем уме…
На что тот заметил:
— Может стибрила что?
— Тьфу ты, окаянный, — старушка сплюнула с досады, — зачем напраслину наводишь?..
Поезд ушел. В то время, когда он вильнул за последний смоленский семафор, я подходила к зданию обкома комсомола. Зимний рассвет едва только начинал подсинивать белые стены домов древнего города и, естественно, обкомовские двери были на запоре. Потолкавшись у входа и сильно продрогнув, я пустилась трусцой по улице. Добежала до афишной тумбы. Затем обратно. И так несколько раз, пока приятное тепло не растеклось по всему телу. А время шло. Город постепенно менял окраску, синие тона сменились розовыми. Начинался день. Вот уже где то совсем рядом прогромыхал первый трамвай, прогудел первый грузовик. Открылась и заветная дверь. Вместе с первыми посетителями ворвалась в обком и я. Сунула голову в одну комнату, в другую — не то.
— Где тут у вас секретарь помещается? — требовательным голосом спросила я у какого-то тщедушного парнишки в очках, важно шествовавшего с большущим кожаным портфелем по коридору. Тот глянул удивленно на меня по верх очков: кому это сразу «сам» потребовался? Но, уловив в моем лице и взгляде настойчивость, выяснять не стал, а просто сказал:
— Там, за углом обитая черным дерматином дверь…
Маленькая пухленькая секретарша грудью преградила мне ту дверь, но и тут не то мой вид, не то взгляд, не то рост заставили ее уступить мне дорогу к заветной двери. Воспользовавшись этим, я решительно переступила порог, и сразу со входа, боясь как бы меня не остановили, залпом выпалила:
— Мне нужна работа и жилье. И как можно быстрее!
Молодой человек, сидящей за большим письменным столом, удивленно сквозь очки посмотрел на меня, приподняв голову.
— Ты, собственно, по какому делу, товарищ?
— Дело мое не терпит отлагательства…
И страшно волнуясь, а оттого путаясь, я стала рассказывать о себе. О метро, об аэроклубе, о летнем училище, о брате… Ничего не скрывая, ничего не тая — как на духу. Секретарь слушал молча, в его взгляде виделась живая заинтересованность. По мере того, что он узнавал, в нем отражалось и теплое участие. Он понимал, как мне показалось, что отстранили девушку от любимого дела. И не просто девушку, а комсомолку, овладевавшую сложным летным мастерством. Большая война стояла на пороге. Крепила свою оборону и страна Советов. Невиданными темпами развивалась индустрия, перевооружалась армия. Обо всем этом прекрасно знал секретарь обкома и, слушая мой сбивчивый рассказ, все более удивлялся: как могли учлета без всяких причин снять с самолета в то самое время, когда так требуются летные кадры, когда Осоавиахим не успевает готовить курсантов для военных училищ, когда программа допризывной подготовки напряжена до предела!..
— Документы у тебя какие при себе?
— Вот, — я положила на стол паспорт, комсомольский билет, красную книжечку — благодарность от правительства за строительство метро, первой очереди и справку о том, что я закончила планерную и летную подготовку в аэроклубе.
Читая документы, секретарь задавал мне вопросы, как бы невзначай сам отвечал, сочувствовал, куда-то звонил, кого-то вызывал к себе, а я сидела на диване и… плакала.
— Ну, а наших ребят сумеешь учить планерному делу?
— Конечно, смогу!
