— Подержи, чтоб я не навернулся, — сказал он и, взгромоздившись на стул, открыл крышку ящика с разводкой проводов из соседних квартир. Проследил телефонную линию, залез внутрь ящика, посопел и довольным тоном сказал: — Ну вот, Саня, теперь у тебя полный порядок. Они не фантазировали, на, держи, — и протянул Турецкому маленькую железную шайбу с присоской-магнитом. — Примитив. На Митинском радиорынке — три копейки.
Турецкий, растерянно глядя на элементарный «жучок», закрепленный на телефонном проводе, вспоминал, не говорил ли он в последнее время чего лишнего. Да нет. Он вообще по городскому телефону никогда ни о чем серьезном не говорит. Тем более о служебных делах. Тогда зачем же было ставить? В расчете на дурака? На болтливость супруги, которая вдруг решится обсуждать с подругами по телефону рабочие проблемы своего мужа? Или это просто способ тактичного напоминания: не будь дураком, мы же все равно все про тебя знаем? Не зацикливайся, мол. Тогда уж поставили бы прослушку на всю квартиру, что ли!
— А насчет проверки квартиры, это ты зря отказываешься. Надо было Сереже ее показать, — сказал, слезая со стула, Грязнов. — Но насколько я знаю, спецслужбы так не работают, значит, самодеятельность. А это мог вполне сделать, Саня, тот охранник, который привозил сюда Иркины документы.
— Хорошо, если это так. Но во всем этом имеется один существенный минус: мы никогда не докажем, кому «жучок» принадлежит.
— Напротив, если ты еще не успел смазать отпечатки пальцев того, кто ставил его, докажем. Мы ведь примерно знаем, кто это мог быть? Попертый со службы Владимир Багров, так? Но если он так и не уволен? А? Тем проще. Да и Брусницыну будет трудно объяснить нам свою ошибку — уволил, не уволил? Игрушки, что ли? Положи-ка «жучка» в целлофановый кулек, а я его отдам куда следует. Как насчет продолжения банкета?
— Фуршета, не путай, — поправил Грязнова Турецкий.
— Пусть так, но я уже что-то разглядел у тебя в холодильнике, там, внизу, в лежачем положении, а? Или скажешь, что это «можайское молоко», которое продают в похожих бутылках?..
И они принялись обсуждать другие, не менее животрепещущие темы, пока не явилась из своей художественной студии Нинка. Дочь нагло заявила, что она хочет есть, готова слопать все, что подвернется под руку, и будет лучше, если никто мешать ей не будет. Друзья, прихватив бутылку с остатками спиртного, удалились в комнату, а Нинка устроилась на кухне. Но после короткого ужина она явилась в комнату к телевизору и выгнала мужчин обратно, на кухню. Женщины — что делать!
Уже стало темнеть. Позвонил Юра Гордеев и, явно обрадовавшись, что друзья вместе, напросился немедленно приехать, мотивируя свое желание увидеться появлением каких-то весьма важных документов.
— Подождем? — спросил Турецкий у Грязнова. Тот кивнул. — Приезжай, Юра, — не очень трезвым голосом пригласил Турецкий.
Чтобы вести в дальнейшем важный разговор, заварили много крепкого кофе. Но тут явилась наконец Ирина и, оценив степень важности беседы двух генералов, прогнала их вместе с кофе в большую комнату. Однако этому воспротивилась Нинка, и тогда они перешли в ее комнату: надо же было обсудить вопрос, какие это очень важные документы могли появиться у Гордеева. Странно только, что Юра до сих пор не приехал. Оказывается, прошло уже не менее двух часов — даже для Москвы это слишком. Или он передумал? Вряд ли. Значит, другие дела задержали? Но какие, если он сказал, что уже едет? Одни вопросы, и все без ответов, черт возьми!
Наконец, и Грязнов устал ждать. Сказал, что отправляется домой, а если Юрка, сукин сын, сегодня все-таки приедет, то Саня может сказать ему все, что они оба о нем думают. Бессовестный! Сколько полезных дел они могли бы еще сегодня переделать, кабы не он!
В общем, в разгар всей этой чехарды из комнаты, где работал телевизор, донесся тревожный крик Нинки:
— Это же дядя Юра!
Они успели захватить самый конец эпизода из «Дорожного патруля».
От разбитых и чадящих каким-то странным дымом обломков машин двое милиционеров в сверкающих серебристыми полосками накидках ДПС под руки оттаскивали в сторону человека, который оборачивал к автомобилю залитое кровью лицо.
