Мне даже пришла нелепая мысль, что он извинится передо мной, что мы с ним подружимся и заживем припеваючи.
Вот он показался между стволами пальм в белой, разорванной на груди рубашке, что-то разглядывая у себя на ладони, и шагнул в сторону.
Спустившись на землю, я напился кокосового сока, съел ядро, напоминающее творог, посыпанный ванилью. Остальные орехи я, наученный горьким опытом, завернул в палатку и бросил в колючий куст. Теперь можно было приниматься за изготовление остроги. Меня так и подмывало заняться охотой на бесчисленных обитателей лагуны. Но я решил вначале сплести себе обувь, так как сильно поранил подошвы ног о кораллы и обломки раковин. На корабле у норвежцев, а затем на «Орионе» я учился плести маты и даже заслужил скупые похвалы матросов.
Мне нужна была прочная веревка с мизинец толщиной. Конечно, ее нельзя было найти на острове, но там было много кокосового волокна, его настригли крабы — кокосовые воры. Из него можно было навить веревок. Я стал собирать старое, вымоченное дождями, растрепанное ветром волокно. Из него с грехом пополам мне удалось навить веревок, не очень красивых, но прочных. С плетением сандалий я справился довольно скоро. Сандалии получились, может быть, некрасивые, зато прочные и довольно удобные, теперь я мог ходить и по суше и по воде, не так уж пристально поглядывая под ноги.
На изготовление сандалий у меня ушло все время до полудня. Солнце стояло почти над самой головой и нещадно палило. Я вспомнил, что на Родине сейчас зима, стоят февральские морозы. Ребята катаются на коньках, ходят на лыжах. Может, уже окончилась война.
Правда, скупо, но и на «Орион» проникали сведения с фронтов войны. Военные новости сообщал мне штурман У Син. Вначале я остерегался его, не верил ему, думал, что он просто испытывает меня, сообщая о победах Советской Армии. Уж очень он был загадочным человеком. Обыкновенно У Син молчал, чему-то улыбаясь уголками губ. Однажды капитан плеснул мне в лицо кофе, оно показалось ему недостаточно горячим, и тут У Сину изменило хладнокровие, он резко сказал что-то по-английски и вышел из каюты капитана. С тех пор я стал относиться к нему иначе.
Новости я получал от него, когда приносил ему на вахту кофе. У Син с суровым видом, будто выговаривая за провинность, сообщал о положении на фронтах и в заключение неизменно повторял: «Правда и мужество победят».
В рубке был приемник. Однажды У Син настроил его на одну из наших радиостанций, и я услыхал голос русского диктора, передававшего сводку Информбюро. Советские армии уже подходили к границам фашистской Германии. Почти все наши города были освобождены. О ходе войны я еще узнавал по лицу Ласкового Питера. Последнее время он был особенно мрачен. За несколько дней до крушения я подслушал его разговор со штурманом. Вернее, говорил один капитан, а штурман по обыкновению молчал или загадочно улыбался. Я видел это в иллюминатор.
— Что бы ни произошло там, война будет продолжаться здесь. — Капитан расхаживал по своей каюте. — Мир горит, и мы будем долго греться у огня. По крайней мере нам с вами не выгодно гасить это пламя. Мы сделаем еще не один рейс с нашим грузом… — Он взглянул на иллюминатор, и мне пришлось улепетывать на цыпочках.
На камбузе я спросил у Ван Дейка, что мы везем в тех ящиках, что лежат в трюме.
Он выглянул за двери и прошептал:
— Оружие. Только — молчок.
— Кому?
— Не наше с тобой дело. Тем, кто его покупает. Не все ли равно, что и кому мы везем? Был бы фрахт, будет и заработок. Мы работаем на честной шхуне. Это не «Лолита». Вот на ней, говорят, ходят настоящие пираты. Хотя, по правде сказать, я не особенно-то верю этим россказням. Ты знаешь, что моряки любят выдумывать истории. А нам они ни к чему. Выкинь, Фома, из головы этот балласт, нам с тобой не найти лучшей работы и лучшего корабля…
Когда разговор заходил о заработке, то кок сразу становился другим человеком. Он сам работал, честно выполняя свои немудреные обязанности, и ему не было дела до других.
— Нам с тобой мир не исправить, — сказал он мне в утешение, — а вот без куска хлеба мы оказаться можем. Ты знаешь, что это за штука?
