Сердару и Мереду крепко повезло с бабушкой. Ничья бабушка не знала столько сказок и преданий, сколько эта шестидесятилетняя женщина с ясным молодым умом и прекрасной памятью. Внуки не сомневались, что запас сказок и преданий у нее неистощим, и, скорей всего, не ошибались, потому что Аннабиби, сама того не замечая, нередко начинала сочинять сказки.
На следующий день Сердар прямо с утра, едва напились чаю, начал приставать к бабке:
— Бабушка, ты про козу обещала. Помнишь — вчера не рассказала?
— Разве не рассказала? — старуха прекрасно помнила, на чем прервала вчера свой рассказ, но ей хотелось, чтоб внук попросил, напомнил.
— Не рассказала! Про ослиного пира рассказала, а про козьего — нет.
— Так ведь он у них один, общий. Шайтан.
— И у коз шайтан? А разве они тогда вместе с ослами паслись, когда чабана убили?
— Нет, не паслись. Шайтан не был их чабаном, он сразу пиром стал.
— А так разве бывает? Ты же сама сказала: умелые чабаны, которые хорошо смотрят за скотиной, становятся потом святыми пирами. А теперь говоришь — не пас шайтан коз! Как же он их пиром стал?
— А, детка! На то он и шайтан. Он и без чабанства пиром стать сумеет. Он все может, он знаешь какой всесильный!..
— Нет, бабушка, ты что-нибудь перепутала! Просто, наверное, козий пастух плохим чабаном был, пира из него не получилось. Вот шайтан и воспользовался.
Бабушка не стала возражать, и Сердар удовлетворенно замолк — он обязательно должен был все уразуметь, все понять, все поставить на место.
— Никогда нельзя обижать невинного, — назидательно сказала бабушка, — забили ишаки насмерть хорошего чабана — он запросто мог бы стать их святым покровителем, — получили шайтана.
— А козы? А козам за что такой покровитель?
— Козам?.. Да ведь они тоже не без греха… И про коз есть предание.
Бабушка повозилась немножко, налаживая свою прялку, уселась подле нее, вздохнула…
— Коза, сынок, заносчивое животное, очень заносчивое, и больше всего достается от нее овцам — они ведь животинки тихие, безответные… Вот как-то раз начала такая спесивая коза приставать к овечке. «Я, говорит, тебе не чета, я по склонам брожу, по горам хожу, свежей травкой питаюсь, цветами весенними наедаюсь… Под самым небом бываю, захочу, подпрыгну, небо рогом достану, да боюсь только насквозь пропороть. Набью я живот свежей травкой, лягу на пригорке, ветерок прохладный шерстку мою шелковистую расчесывает. А ты что? На гору взобраться и то ума нет, и шерсть у тебя спутанная, как кошма. И травки свежей ты отроду не видала, всегда ешь, что от меня останется…»
Овца — животинка тихая, где ей спорить с дерзкой козой, пошла она к своему пиру — святому Мусе, говорит: «Мне коза житья не дает, день и ночь измывается». — «Ничего, — говорит овце святой Муса, — поди к козе и напомни ей, что как зима придет, она и козы не минует».
Пришла овца к козе, сказала ей про зиму. А та, озорница, поднялась на ножки, потянулась, а потом как выкатит глаза да как скакнет! «Не боюсь, говорит, я твоей зимы!
Я сто зим пережила и не заметила. Видала, какая у меня шерсть? Это тебе с твоей жалкой шерстишкой страшно, тебя снег до самых костей пробирает. А мне что: встряхнусь — снег с меня враз слетает. Только пыль снежная во все стороны! — Встряхнулась коза. — Видишь, говорит, какой у меня пух легкий? Как мотылек летает… Ты меня с собой не равняй. И уходи. Уходи отсюда, ты мне ветерок заслоняешь. А хочешь, стой. Я могу и повыше взобраться, там еще свежей. А ты иди к подружке да сунь ей голову под вонючее брюхо!»
— Бабушка, а правда, почему овцы в жару всегда голову друг под дружку прячут? Козы на холм взбираются, а овцы улягутся рядком и головы — друг под дружку?
