— Еще бы три снарядика, и им бы капут, — произнес Тарасик.
— Ну да, капут. Их там, наверно, больше сотни засело. Когда‑то всех перебьют…
— Нет, если бы как следует нацелиться, тогда можно было бы. Дом‑то ведь рухнет.
— Что дом! Разве в него с такого расстояния попадешь? Нашим и не видно его оттуда. Целятся наугад. Вон, смотри, опять не попало!
Оба быстро спрятались за подоконник, присев на корточки. Воздух внезапно с воем и грохотом раскололся. На чердаке ребятам сначала не хватило воздуха. Они раскрыли пересохшие рты, а затем в слуховое окно резко ударила воздушная волна, и в уши будто бы воткнули пробки. Стало больно барабанным перепонкам. Этот взрыв был самым сильным за весь день. Тарасик даже зажмурил глаза.
— А что, если бы не долетело? — шепнул он через минуту. — Тогда бы в нас…
— Молчи, — оборвал его Семка.
— Пойдем вниз, — продолжал Тарасик. — Хватит уж.
— Ах ты…
Семка крепко сжал пальцами деревянный край подоконника и повернулся лицом к Тарасику. Увидел красный остренький носик друга, покрытый капельками пота, пыльные и короткие рыжеватые волосы и глаза с длинными белесыми ресницами. Тараска глядел на него в упор, но Семка не чувствовал на себе его взгляда, словно тот смотрел сквозь стекло. Глаза его немного косили. «Вот связался на свою голову», — подумал Семка и уставился на влажный лоб соседа. Вспыхнула злоба. «Ах, какой ты, — рассмотрел он его, — трусишка безбровый». Но Семка чувствовал на своем лице противный липкий пот. От тошнотворного страха и у него дрожали ноги, отваливались руки, болел живот и хотелось лечь на грязный пол чердака. А тут еще этот странный блеск в глазах Тарасика и его вздрагивающие губы.
Семка искал успокоения, напряженно вглядываясь в товарища. Но Тарасик явно трусил, и от этого становилось еще страшнее. Действительно, ведь снаряд мог упасть на их крышу в любое время. И становилось сейчас же обидно за все эти мысли. Он ни за что не уйдет отсюда! Пусть дрожат колени. Пусть упадет снаряд, — он не уйдет и будет все видеть. Хочет все видеть! Если нельзя выйти за ворота, то он будет сидеть именно здесь, на чердаке. А Тарасик может уходить! Но Семка тотчас сообразил, что эта мысль вздорная. Если Тарасик уйдет, то вслед за ним по лестнице вниз сбежит и он. Одному остаться не хватит сил. Может быть, он сам сейчас первый убежит. Нет, нет, так нельзя! Семка сжал зубы.
— Пойдем же, — сказал опять Тарасик.
Семке стало жаль друга. Он вспомнил, что двенадцатилетний Тарасик моложе его на год и всегда безропотно доверял ему свою судьбу. Поэтому Семка почувствовал себя обязанным быть смелым и великодушным. Он дотронулся до руки Тарасика.
— Останемся еще немножко. Только одну минутку. Сейчас посмотрим, что там случилось, и тотчас же пойдем. Мы успеем убежать до следующего выстрела.
После оглушительного взрыва в ушах еще звенело. Потом постепенно вернулись все звуки улицы. Далекая и беспорядочная стрельба, шум, похожий на гудение большого колокола, и совсем рядом, на крыше, назойливый скрип раскачиваемой октябрьским ветром доски, по- луоторванной от маленькой голубятни.
Семка и Тарасик опять высунулись в окно. Весь правый верхний угол казарм был разрушен, но в пролом ничего не было видно. Оттуда валил черный дым. В воздухе пахло гарью.
— Вот это здорово попал. Правда? — сказал Тарасик.
— Да. Хлестко ударил, —ответил Семка. —Так и нужно…
— Это им за нашу голубятню. Пусть офицеры запомнят. Они уж очень злые, даже голубей не пожалели.
— Вовсе это не офицеры, а юнкера. Прапорщиками их зовут, хотя все одно и то же.
— Зачем их только вчера в наш двор впустили?
— Попробуй не пусти, они силой вошли. Ворота стали разбирать. Наверно, слышал, как кричали: «Из вашего дома стреляют». Хитрые, черти. А как вошли, так сразу же полезли на чердак. Вон видишь, все перерыли и голубятню сломали. Что‑то искали. Только все это они так, для отвода глаз делали. Запугать хотели.
— А как же они твоего брата увели?
— Да около наших дверей трое из них хромого сапожника, соседа, стали бить. Андрюха не выдержал и выскочил. Одного ударил, остальные его схватили.
— Куда же они его потащили? Может быть, он у них там в доме сейчас? Избили, наверно? А?
