«Эта прачка действительно слышит, как в чужом доме паук паутину снует!» — подумал разозленный Макс, выходя на улицу.
На западном спаде светило, пригревало солнце. После короткого дождя обсыхали на горизонте облака. Дул свежий ветер. С крестьянской привычкой заглядывать вперед, Макс решил, что должны прийти хорошие ясные дни и что в Кляйнвальд можно будет ехать на мотоцикле, если только папаша Шмидт даст свой старый БМВ с коляской. Там, на родине, каждая тропинка знакома-исхожена, там каждый житель с пеленок знает Макса Рихтера…
2
Не доезжая до Кюстринского моста, Макс и Хельга свернули на отвилину проселка, и скорость погасла. Мотоцикл тихонько ворчал, переваливаясь на кочках, а Хельга всему радовалась: полету незнакомой полевой птицы, зеленому плюшу озимей, изгибу Одера, сверкнувшему, как слюда, за пригорком. Макс поощрительно улыбался: она ведь почти не покидала в своей жизни города.
Слева, за деревьями, проплыла мельница здешнего помещика — точно поставленная на ребро огромная спичечная коробка с маленькими оконцами в три этажа. К ней примыкал и жилой дом юнкера с такими же маленькими, как бойницы, окнами.
Невдалеке от Кляйнвальда Хельга вдруг с дурашливой демонстративностью втянула носом воздух, крикнула:
— Скоро деревня?! По-моему, свиным навозом пахнет!
— Воняет! — уточнил Макс. — Нашу деревню всегда за километр учуешь. Как и всякую другую. Свинина здесь не так пахнет, как в городе, на прилавке…
На самой окраине Кляйнвальда, поблизости от кладбища, затененного кленами и акацией, стоял черный обелиск. Под сумраком тяжеловесно-старого каштана мрамор его казался еще чернее и строже, и Макс в который уже раз подумал о том бургомистре селения, который ставил обелиск. Он знал, где его ставить. В других деревнях обелиски кряжисто оседали и в центре, на площади, и возле кирхи, то есть там, где могут скорее примелькаться, а тут — на въезде и выезде из деревни. Перед дальней дорогой, перед неизвестностью судьбы — помни о павших. Возвращаясь из чужестранья, из ближних и неближних скитаний, помни о павших.
Макс подвернул мотоцикл к обелиску и заглушил мотор. Для Хельги эта остановка была новым открытием. Она не знала, что со времен Бисмарка и Мольтке, со времен войны с Францией в прошлом столетии стоят в деревнях обелиски в память о погибших односельчанах…
Сверху — каменный орел, распростерший крылья. Ниже, под мраморным венком, вырублен символ мужества — железный крест, а под ним: «Пали на поле чести во имя отечества из села Кляйнвальд…» И — воинские звания, фамилии погибших в войну 1914—1918 годов. Среди них Хельга прочла «Рядовой Вильгельм Рихтер». Она прислонилась к Максу.
— Твой отец?
— Да, — ответил он так же негромко, надевая кепку. — Его отравили газами англичане. — Толкнул ногой заводной рычажок.
На гумне за предпоследним двором двое мужчин махали цепами, молотя хлеб. В одном из них Макс узнал Артура Медноголового по его кудлатой красной голове. Свое молотил батрак или кому-то помогал, такому же бессильному, как сам? Редко кто сейчас молотил дедовскими цепами, всячески выбивались в люди, чтобы иметь молотилку, хотя бы одну на несколько дворов, хотя бы на конном приводе.
Затормозили перед крепкими тесовыми воротами. Макс повернул железное кольцо и медленно открыл высокую, в полтора роста, калитку (у кляйнвальдцев и калитки, и заборы, и ворота — все высокое, чтоб подальше от любопытных глаз!). Пропустил Хельгу вперед. Заметно волнуясь, проговорил:
— Это дом моего отца. Дом моего деда, моего прадеда…
Хельге передалось его волнение. Она остановилась, лицом к лицу встретившись с детством Макса. Глазами вбирала все — быстро, жадно, оценивающе. Ей показалось, что двор у Рихтеров необычайно тесен. Слева — дом на каменном фундаменте, возле него раскатился небольшой бурт мелкой, подсыхающей на солнце картошки. Видимо, ее будут спускать в подвал через полуокна-щели в цоколе. С жилым домом смыкался буквой «г» сеновал. Далее, отрезая двор от спуска к реке, стоял хлев, рядом с ним — деревянная постройка, через распахнутую широкую дверь в ней виднелись конные грабли, косилка, сеялка. Тут же приткнулась дощатая конура с выведенной вверх вентиляционной трубой из старого пожарного шланга. Около конуры то вскакивала, то опять садилась черная маленькая собачка, она и скулила, и облизывалась, и хвостом по земле колотила от переполнявшего ее восторга. Конечно же она сразу узнала Макса, но из деликатности не решалась подскочить к нему без приглашения. Макс чмокнул ей, и собачонка комом катнулась ему под ноги, лизнула руку, свечкой взметнулась, чтобы и в лицо лизнуть, и, шалея от избытка чувств, взвизгивая и взлаивая, бешеным галопом обнесла двор и навозную кучу, распугав кур и голубей.
