Им и оказался Митька Урюпин. Но не тогда обратил на него внимание Захар Манько, а чуточку позже.
Во время обыска Захар был спокоен: револьвер он успел припрятать под деревом, недалеко от берега. Выворотил замшелый камень у самого комля, углубил руками ямку и положил туда завернутую в портянку кобуру. А сверху — тот же камень.
Наклонил голову, присмотрелся. Все выглядело естественно.
А на следующий день он извлек револьвер и заткнул его за пояс, под гимнастерку, ничего, вроде бы не оттопыривается. Вот только жаль бросать кобуру. Захар вертел ее в руках и так, и сяк. «Ох и добрая кожа!» — хозяйственная, крестьянская жилка пробудилась в нем… И в тот же миг зашелестели кусты и перед ним вырос Митька Урюпин.
Захар от неожиданности окаменел, но тут же взял себя в руки и, готовясь в любую минуту выхватить револьвер, сказал, по возможности спокойно:
— Вот, понимаешь, валяется… Ну, взял да поднял.
Улыбка у Манько получилась довольно глупая. Но казак сделал вид, что не видит ни его лица, ни чего другого. Лишь неторопливо проговорил:
— Забрось куда-нибудь. Подальше от греха…
И Митька Урюпин пошел своей дорогой.
«Выдаст?» — похолодел Захар. До вечера он был предельно осторожным, насторожен, готовый постоять за себя. А когда на вечерней поверке Митька Урюпин незаметно и озорно подмигнул ему, солдат понял: нет, не выдаст.
Ну, а сейчас наступала решительная минута. Люди, все до одного — кто с тревогой, кто с тайной надеждой — вслушивались в приближающийся артиллерийский грохот. И Митька Урюпин, бросив Захару «…не кипятись» и незаметно отводя его в сторону, сказал четко:
— Интересная положения получаца!
— Ты о чем? — на всякий случай насторожился Манько.
— Красные приближаются.
— Ну, и что же?
— А то… что мы, то исть я, здесь нахожуся, брательник же мой старший, Лексей, неизвестно где. Весьма могет быть там, среди красных.
— Могет быть, говоришь? А могет быть и в другом месте, у карателей, к примеру, так?
И тогда Митька Урюпин доверительно зашептал:
— У Буденного он, вот те крест!
— Чего ж ты, дурья твоя башка, мне сразу не сказал? — весело накинулся на него Захар Манько.
Митька степенно кашлянул:
— Хто тут вас разберет! Сперва доверишься, а потом…
Манько задумался. Потер небритый подбородок. Наконец сказал:
— Вот что, Митя. Ты мне прямо скажи: куда душа твоя тянется… Так? Твердо? Тогда ответь мне, дорогой, есть ли тут промеж ваших казаков еще какие… ну, которых сплотить можно?
Урюпин честно признался, что не знает.
— А сам ты действовать согласный? — напирал Захар.
— Согласный. Иначе б не открылся.
— Тут ведь, браток, такая история с геограхвией получается. Красные не сегодня-завтра ворвутся сюда, это несомненно. Полковник Красильников понимает эту петрушку не хуже нашего. Выхода из плавней вроде бы и нет. Но ведь, сукины дети, еще наделают делов напоследок. Перво-наперво пленных коммунистов хлопнут и пацана, что с ними… Надо упредить! Надо нам зараз, секунды не теряючи, рвануть на юг, на зустричь с нашими. Отвечай прямо, присоединяешься или остаешься тут, ждать, когда другие с тебя ярмо снимут?
— Дурацкие вопросики задаешь, брат.
— Значит, согласный? — не торопясь уже, завершил разговор солдат. — Дело ведь такое. Назад поворота не будет. Такую путь единожды в жизни выбирают. Учти.
— Ладно тебе, не маленький. Все-то я понимаю! — белозубо улыбнулся Митька Урюпин.
И вместо дальнейших объяснений крепко сжал руку Захару Манько.
Кавалерийская бригада красных ворвалась в плавни как огненный вихрь. Лихое гиканье, высверк шашек, пулеметная дробь.
Вряд ли для полковника Красильникова и его штаба налет красных был совершенной неожиданностью.
Но последние дни офицеры пьянствовали беспробудно, бездействовали. На предложение полковника Айвазяна сменить позиции двух последних артбатарей Красильников лишь вяло махнул рукой: к чему?..
Айвазян не упорствовал.
И вот — расплата.
Одна из батарей была взята за каких-нибудь десять минут лихим налетом полуэскадрона, совершавшим обходной маневр.
Правда, другая батарея, расположенная вдоль берега, помешала красным с ходу форсировать Кубань. Кое-кого из офицеров это обрадовало, но полковник Айвазян досадливо закусил губу. Он лишь минуту назад хотел отдать команду о перемещении этих орудий для того, чтобы прикрыть отступление пеших и конных именно в сторону реки. Переправиться на другой берег — единственное, по его мнению, спасение.
