Этот нежный, звучащий чуть по-матерински, голос не произвел на Ноэля обычно производимого успокоительного эффекта. Мельком увиденная в парке на авеню Семирамиды хрупкая фигурка не покидала его мысли.
— Я-то вот его не спрашиваю, что он делал с Рэнэ, когда меня не было.
Ноэль продолжал неуклюже настаивать:
— Не станешь же ты отрицать, что он тебе нравился?
Бэль в белой ночной рубашке вышла из-за ширмы. Она походила на одну из воспитанниц соседнего интерната, словно ошибившуюся дортуаром. Возлежавшая у нее на руках Ванда смахивала на большую черную муфту.
— О ком это ты?
— О Вейле!
Она остановилась и нахмурила брови. Когда надо, ее лицо умело становиться жестким:
— Умоляю тебя, прекрати говорить о Вейле! Я устала, хочу спать.
Ноэль испытал приступ еле сдерживаемого гнева. Растянулся на кровати в пижаме, подложив руки под затылок, укрылся одеялом и повернулся на бок, твердо решив, что рта не раскроет, даже если в доме вспыхнет пожар. Такие капризы, в коих он иногда часами и абсолютно против желания замыкался, были местью, местью слабого. Но невозмутимое спокойствие Бэль, ее врожденное плутовство, манера, с которой она легко выпутывалась их самых сложных обстоятельств, сводили на нет самые пылкие обвинительные речи и не оставляли ему иного выбора, как прибегать к грубости, вспыльчивости или горькому презрению.
Ноэль желал услышать: «Не хочешь меня поцеловать?», направленное на примирение, щадя при этом его мужское самолюбие, или певучее «Спокойной ночи!», означающее «Вот видишь, я-то на тебя не сержусь!» Обычно он отвечал «Нет!» в первом случае и полным молчанием во втором.
Но тщетно бесконечно ворочался он на ложе, взбивал подушку, грубо отталкивал Ванду: тишина нарушилась лишь спустя долгое время мерным дыханием охваченной сном Бэль.
Так начались для Ноэля муки, которые потом ему пришлось испытывать денно и нощно. Уже на следующий день только мысль о них вызывала у него с наступлением вечера жажду убийства. Слышать во тьме мерное дыхание Бэль, чувствовать, что она безмятежна, без малейших угрызений совести, задевать невзначай бесчувственное плечо или бесчувственную ногу, и бесконечно спрашивать себя в какой степени она виновна, питает ли еще любовь к растянувшемуся рядом мужчине, будет ли еще любить, если узнает всю правду! Засыпать в конце концов лишь на заре и становиться жертвой кошмаров.
Ноэль выходил из этих испытаний с сильно бьющимся сердцем и страшной болью в висках. Одна лишь мысль усесться перед мольбертом, схватить карандаш или перо приводила его в ужас. Он бросался на газеты, читал и перечитывал статьи, посвященные «его» преступлению, досадовал, что находит в них лишь повторы или незначительные подробности. Затем хватал шляпу и уходил бесцельно слоняться по улицам, глубоко вдыхая воздух, в надежде освободить грудь от сжимающего ее бремени.
А Бэль, между тем, преспокойно занималась своими делами, встречалась с подругами, приносила в складках платья запах английских сигарет или осеннего дождя на плаще.
«Поработал бы!» — говорила она без особого убеждения, остерегаясь задавать Ноэлю малейший конкретный вопрос, либо потому, что считала его плохое настроение безосновательным, либо из страха узнать истинную причину.
Он отвечал «Зачем?», или же глядел на нее, качая головой, как будто это было выше его понимания. За столом он не притрагивался к пище, но пил безмерно. Однажды после обеда он, в приступе гнева, искромсал один из своих пейзажей и выставил его на видном месте на мольберте так, чтобы Бэль смогла обязательно его увидеть, как вернется.
Она и увидела, но ничего не сказала.
Лишь поздно вечером, уже в постели, она прошептала далеким голосом: «Этот голубой домик мало чего стоил, но холст еще мог пригодиться».
Иногда она приносила свежие новости, узнанные Бог весть где, но подлинность которых не вызывала сомнений. Так Ноэль узнавал от нее больше, чем из газет.
— Бедная Джоан! Полиции все известно о нежных чувствах, которые она питает к секретарю ее отца, Абдону Шамбру.
— Нет, правда?
— Предположи, что Иуда Вейль раскрыл этот секрет. Он был такой человек, что не перенес бы, что его дочь влюбилась в мужчину низшего сословия. Всем было известно, что у Абдона преступное прошлое и что Вейль держал его в своей власти.
