Бедняга! Я, во всяком случае, сделаю все, что в моих силах.
Наконец Моника кладет трубку.
Эндрик набирает номер.
— Товарищ Соо? Здравствуйте! — У Эндрика тоже привычка кричать в трубку. — Вы прочитали мою диссертацию? — Он улыбается трубке. — Рецензию написали?… Почему?… — Голос его начинает садиться. Улыбка улетучивается. Мы все, каждый на своем рабочем месте, по уши ушли в работу. — Как это нет новых результатов?… А схема мультипроцессора?… Почему? Почему на уровне дипломной работы?…
Я не выдерживаю.
— Пойдем покурим? — говорю я Деа.
Мы выходим, зажигаем сигареты и смотрим друг на друга, вынужденные каждый день по восемь часов находиться вместе, умеем читать мысли друг друга.
— Начало конца, — говорит Деа.
Дверь открывается. Моника, Прийт и Эха подходят к нам.
— Прет как танк, — говорит Моника.
Все молчат. Прийт, хмурясь, выдыхает дым.
— Дед, старая перечница, проживет еще дольше меня, — говорит он, переводя взгляд с одного на другого.
— Эндрик потратил на плакаты уйму денег, — говорит Деа.
— Тридцать четыре плаката, — говорит Эха.
— Восемь рублей штука, — говорит Моника.
В дверях появляется Эндрик, держа диссертацию под мышкой. Он уже пришел в себя после неприятного разговора.
— Как вы можете так много курить! — Говорит он, на всякий случай подтверждая широкой улыбкой свою лояльность. Он спешит вниз по лестнице.
— Пошел кому-то навязывать, — говорит Моника.
Действительно, сигареты еще не выкурены, когда Эндрик возвращается уже без диссертации.
После обеда у нас машинное время.
В машинном зале царит особая, напряженная атмосфера. ЭВМ мигает разноцветными лампочками, под потолком гудит мощный вентилятор.
Эха сидит за дисплеем, на экране которого появляются сообщения операционной системы. Работа на ЭВМ напоминает азартную игру. Тебе кажется, что ты исправил последнюю ошибку в программе, стоишь и ждешь своего выигрыша — чтобы машина напечатала именно те ответы, которые ты предусмотрел в контрольном примере. Но вдруг — совсем не те числа… Программы длинные, ошибки неминуемы. А иной раз, исправляя одну ошибку, сделаешь несколько новых. Снова исправления, и опять ЭВМ — и вновь надежда…
Вдруг передо мной появляется Тренкма.
— Что это такое? — спрашивает он, указывая длинным нервным перстом на колоду перфокарт в моей руке.
— Моя программа.
— Что с ней?
— Почти готова.
Он вперяет в меня взор:
— Ты же обещал…
— Мне хочется довести ее до конца, — говорю я медленно. — Хотя бы из спортивного интереса. — Я не собираюсь объяснять ему, что лежачего не бьют. Даже если тот еще не знает, что лежит.
— Из спортивного интереса? Как тебе угодно. Но в свободное от работы время, — говорит Тренкма, глядя в сторону, и исчезает так же внезапно, как появился.
В отделе все, кроме Эндрика; Тренкма откладывает ручку и говорит:
— Мальчики и девочки!
Его поведение колеблется между двумя крайностями — предельная официальность и подобная фамильярность. Все смотрят на него. Он откашливается и продолжает:
— В последнее время Эндрик проявляет повышенную активность. На понедельник назначено обсуждение его диссертации в институте. Кто-нибудь из вас должен выступить.
Все молчат.
Тренкма смотрит на Эху. Она применяет его же тактический прием — смотрит в пол.
— Эха!
Эха поднимает глаза.
— Я не специалист в этой области, — говорит она.
— Ты же читала диссертацию!
— Только первую главу и с точки зрения орфографии.
Тренкма смотрит на Деа.
— А ты, Деа?
— Я тоже не специалист в этой области.
Эха набирается храбрости и спрашивает Тренкма:
— А почему бы вам не выступить?
У нас только она может позволить себе такое.
Тренкма переплетает пальцы. И сухо отвечает:
— Я не специалист в этой области.
Входит Эндрик. Все склоняются над своей работой.
— Пойдем покурим, — предлагает мне Деа.
Мы выходим. Некоторое время стоим и молча курим. Вдруг Деа спрашивает:
— А ты, Мати, не хочешь выступить?
Я делаю глубокую затяжку. Потом говорю:
— Я не специалист в этой области.
В понедельник, когда я прихожу на работу, покурить не с кем. В отделе только Эндрик. Он сияет.
— Сегодня! — сообщает он. — В три часа. И месяца через два-три — защита!
Я не знаю, куда деваться. Неожиданно говорю:
