Моника вскрикнула во время оргазма. Он последний раз глубоко вошел в нее и издал низкий горловой стон.
Она положила голову на подушку и удовлетворенно вздохнула, ощущая содрогания в теле после оргазма. Джонни Мак встал с кровати, и она смотрела на его голое тело, поджарое, крепкое, с превосходной мускулатурой. Хорош, черт возьми. Лучший из всех, какие у нее были. Когда их роман, как ей было понятно, окончится, она будет тосковать по нему.
Джонни Мак вернулся из ванной в черном шелковом халате, свободно подпоясанном на талии.
— Выпить хочешь?
— Твое старое бренди сейчас будет очень по делу, — ответила она.
Он подмигнул и улыбнулся.
Что-то случилось. Раньше Джонни Мак не предлагал ей разговора и выпивки после занятий любовью. Обычно обнимал ее и вскоре засыпал. Несколько раз, когда они оставались у нее в квартире, проснувшись поутру, она обнаруживала, что он ушел.
Почему же Джонни Мак нарушил эту практику сегодня? Почему после секса выпивка и разговор?
Возвратясь, он протянул ей коньячный бокал с темно-золотистой жидкостью, потом сел на край кровати.
— Ты скучаешь по Эрику, ведь так? Джонни Мак поднес свой бокал ко рту и отпил глоток. Монику захватил врасплох этот вопрос. Всерьез о ее сыне они ни разу не разговаривали. Тема эта была мучительной, и Моника старалась ее избегать.
— Да, скучаю. Но тебе это известно. На чьем плече я плакала, когда сын сказал мне, что хочет постоянно жить вместе с отцом? — Взболтнув бренди в старинном бокале, Моника уставилась на него, словно могла разглядеть будущее в чертах его лица. — А в чем, собственно, дело? Откуда этот внезапный интерес к моим отношениям с сыном?
Джонни Мак допил бренди, поставил бокал на ночной столик и поднялся. Стоя спиной к Монике, сказал:
— Я только что узнал, что у меня, кажется, тоже есть.
— Что есть? — спросила Моника, но участившееся сердцебиение и ощущение пустоты под ложечкой сказали ей, что она уже знает ответ. Возможно ли, что он случайно наградил ребенком какую-то женщину? Нет, не может быть. Джонни Мак Кэхилл всегда занимается только безопасным сексом.
— Сын, — ответил он. — Четырнадцатилетний. Моника перевела задержанное дыхание, и мгновенное облегчение разлилось по ее телу. Четырнадцатилетний. Значит, ребенок из далекого прошлого. Из жизни до приезда в Техас.
Она соскользнула с кровати, подняла с пола черно-красный полосатый халат и накинула его на плечи.
— Пойдем, я сварю крепкого кофе. Никто не должен знать.
Моника положила ладонь ему на спину.
— Ты ведь доверяешь мне?
— Да.
— Тогда пойдем. Сначала кофе, потом разговор. Десять минут спустя они сидели в гостиной — большой, профессионально убранной в современном стиле комнате. Две фарфоровые чашки стояли нетронутыми на серебряном подносе, который Моника опустила на кофейный столик.
— Ну, рассказывай, — сказала она. — Почему ты думаешь, что у тебя может быть четырнадцатилетний сын?
Джонни Мак поднялся, подошел к стоящему в углу письменному столу из стекла и металла, вытащил из-под пресс-папье конверт и вернулся. Протянул его Монике, потом сел рядом:
— Посмотри, что там.
Моника вытряхнула из конверта содержимое. Письмо, написанное на линованной бумаге. Газетная вырезка. И небольшая фотография. Быстро просмотрела письмо и вырезку, потом взглянула на фото. Красивый темноволосый мальчик с тонкими чертами лица, миндалевидными черными глазами и обаятельной улыбкой. Улыбкой Джонни Мака.
— Bay! — Единственное слово вырвалось из ее уст вместе с задержанным на какое-то время дыханием.
— Значит, полагаешь, он может быть моим? Моника перевела взгляд со школьного фото на черно-белую газетную фотографию.
— Ты знаешь ее? Мать мальчика.
Джонки Мак избегал ее прямого взгляда. Он смотрел мимо, в сторону застекленной двери, ведущей на балкон.
— Да, знаю. Вернее, знал. Пятнадцать лет назад.
— Близко знал?
— Мы с Лейн не были любовниками, если ты спрашиваешь об этом.
Моника заметила страдальческое выражение в глазах Джонни Мака. Едва уловимое. Но оно было.
Эта женщина — Моника прочла ее имя в газете, — эта Лейн Нобл Грэхем что-то значила в свое время для Джонни Мака и, хотел он признавать это или нет, явно продолжала значить.
