- Бабуле на памятник, - Мордасов сдвинул пачки, - тридцать штук, нет?.. - сморщил лоб, припоминая, - тридцать четыре, - протянул пачку с мизинец толщиной Притыке. - Возьми, купишь себе чего, без тебя не выдержал бы этой ночи.
Настурция не притронулась к деньгам.
- Бери, бери у меня не здесь, в других местах, да так, что не подкопаешься, знаешь сколько заквашено. А это на памятник и на поминки. Бери, даю тебе, а тешу себя, украсишь свой дом, утеплишь уютными вещами, может кто и клюнет на тепло, - смутился, - я не со зла говорю, пойми, хочу, чтоб у тебя устроилось. Себя даже и мысли нет предложить, хотя ты мне вполне, даже больше... У меня своя жизнь, я как жал, так и буду жать из каждого, из камня масло выжму. Меня теперь кто предостережет: ой, посодют тя, Сань? Никто! Сам присмотрю за собой.
Настурция оглядывала выпотрошенные жестянки, пестро разрисованные, на вес и впрямь обычные, обучил кто Мордасова или сам дошел...
- Памятник отгрохаю - закачаешься, уж я обговаривал, тут неподалеку есть мастерская - гранит, фото, то да се... мрамор утащат, и черта в ступе, только отстегивай. - Прижал кошелек, шитый бисером, к груди, - а отсюда, Настурция, с голоду подыхать буду, ни копейки не истрачу. Память! Буду глядеть и знать, что каждую бумажку трояковую прежде, чем сюда упрятать, бабуля разглаживала, разглядывала теплыми глазами и думала: внучку моему единственному, пусть полегче живет, чем мы жили, пусть... Мордасов махнул рукой, - добила меня бабка этим кошелем. Сволочь я! Притащил этого битюга, Шпындро нажал, гад, бабка с донышка силенки истратила. А зачем? Выходит сам ее в могилу спихнул. Са-а-м, тупая рожа!
Печальное отлетело в сторону и Настурция проявила себя, как женщина вполне практическая.
- А вдруг поинтересуются - откуда памятник царский? На какие шиши?
- Плевать! Машину толкну... - Мордасов и впрямь не боялся, - никто не спросит, кто сейчас кого спрашивает, есть, значит, есть и все... или эти выспрашивальщики сами не млеют, когда им губы медом мажут?
Из открытых окон, от земли тянуло ледяным ветром. Мордасов исподлобья поглядывал на каморку, где покоилось тело, порывался прикрыть одеялом верблюжьим, не сразу соображая, что бабушке уже холод не помеха. Деньги серели, обсыпанные длинными чаинками и Мордасов машинально ногтем сцарапывал высушенные до нитяной тонкости листики с аккуратно уложенных пачек.
Между ним и Настурцией топорщилась та пачка, что Колодец от щедрот, от возбуждения, сам удивляясь порыву - не жалел ни капельки - отписал Настурции. Притыка взять не решалась, хотя как раз сейчас, - а впрочем когда? - лишние не помешали бы.
Мордасов, как мужчина решительный, зацапнул сумку Настурции, раскрыл, деликатно отводя взор - мало ли, что неподобающее чиркнет по глазам - и швырнул пачку на тюбики помад, пудреницы, и подписанный Нина Ричи платок, о существовании коего модельер и ведать не ведал.
Колодец обмозговывал памятник бабке, и как назло в голову лез бронзовый Гриша-пионер с обломанным галстуком, при всей нелепости Гриши и привлекательное за ним числилось. Что? Приметность некая, стоял Гриша удачно, аккуратно посередке площади и каждый взгляд лип к нему неминуемо и в этом сила Гриши, как сообразил Мордасов, а значит, понадобится о месте захоронения позаботиться; отдельно по центру погоста выпирал, как на болотной глади пузырище газа, холмик с безымянной, как припоминал Мордасов, могилкой и смысл имеется сговориться, чтоб холмик отошел под могилу бабушки и тогда грядущий памятник не хуже Гриши-пионера займет место, завладеет господствующей высотой; а еще Мордасов обдумывал текст памятника, касательно формы надгробья - тут он принужден считаться со скульптором, хотя не без собственного волеизъявления, но надпись вершить никому не передоверит.
Бабке от внука! Нет... бабка грубо, тогда бабушке - слишком по-домашнему, бабуле тоже. Самому близкому другу от Мордасова, достойно, печально, но... не годится, какой же она ему друг? Самому близкому человеку?.. Уже лучше. Придумается в конце концов. Мордасов в приподнятости от недурного замысла улыбнулся едва и Притыка встрепенулась: может отходит от тяжести дурного?
