По натуре деятельный Колодец не усидел, дернул руку, толкнул дверцу, и вывалился на площадь как раз в миг, когда Настурция подлетела к машине.
Настурция бросилась на шею Колодцу, и испятнала щеки, и шею, и подбородок пахучими помадными поцелуями.
- Ты че? - Колодец, впервые зацелованный Притыкой, ошалел и от столкновения и от проявления бурного участия. Что-то в этом есть... когда тебя так... искренне, без подтасовки, от нутра и Колодец постановил, что ближайший флакон духов оплатит Настурции; не датный - к Новому году там или дню рождения, или восьмомартовский, а внеочередной, от сердца.
Дежурно он ее промазывал, чтоб язык на привязи держала, но за порыв расплата особая.
Притыка выпустила Мордасова из объятий, и приемщик пожалел, что взрыв так скоротечен, внимание женщины сосредоточилось на Филине. Шпындро так и сидел, будто прилепленный к рулю. Настурция рванула переднюю дверцу и проявила неожиданную силу, обхватив Филина и вытянув грузное тело из машины. Колодец не помог, решительность и мощь Настурции сковали его и только, когда женщина уже начала бледнеть, пытаясь удержать тушу, бросился поддерживать. Шпындро не шелохнулся: что ему суета вокруг, он уже там, посиживает на голубых от мороза пнях, в безветрии, дымными пальцами уперты вверх к белесому небу тлеющие сигареты и две вещи реальны вокруг - холод и пустота и больше ничего.
Мордасов сорвал плед с заднего сиденья, швырнул в пыль, уложил Филина. Шпындро видел хамское обращение Мордасова с пледом и только усмехнулся внутреннему спокойствию: зачем ему теперь плед? и машина? и жена? зачем ему все?..
В дорогом платье Настурция, не раздумывая, бухнулась в пыль, обдирая колени об острые камешки, скрывающиеся в песке на площади. Мордасов еще раз уверился, что искренность Настурции необъяснима, устрашает, как все непонятное. Притыка рванула рубаху на груди Филина - пуговицы брызнули фонтаном, откуда столько на одной рубахе? - и перед торговками укропом и петрушкой, перед перепуганным шофером грузовика, перед Рыжухой, которая уже вернулась со станции с двумя бидонами кваса, перед Стручком, ушибленным галстуком и на карачках подползшим к машине Шпындро, предстала татуированная грудь Филина.
Жаль ее не видел Шпындро! Сразу б догадался: такие люди запросто не умирают. Настурция залилась краской, а уж она-то школу прошла, и это при ее гриме. Мордасов с академическим интересом изучал обилие нательных картинок и поразительную скабрезность ситуаций, намертво зачернилинных на груди пострадавшего. Две татуировки ближе к пупку сведены и напоминали о себе сморщенными шрамиками. Там-то что было? Колодец вспотел. Укропные торговки из богомольных крестились, и все забыли, что Филин вовсе не галерея, пусть и сомнительная, а умерший человек или почти умерший.
Настурция выхватила носовой платок - чистый шелк, опять успел отметить Мордасов, платок-легенда, как уверяла Настурция, подписанный лично Нино Ричи; позже Мордасов удостоверился, что таких платков больше, чем носов в стольном граде, и все же Настурция открывалась ему сегодня определенно неведомой стороной.
Бабка Рыжуха от полнокровия, не в силах совладать с обуревающим ее участием протянула бидон с квасом. Настурция отшвырнула крышку, обмакнула подписной платок в квас и обмыла кровь с лица Филина, с шеи, с груди, там, где кровь еще маскировала подлинную остроту сюжетов, наколотых на безволосой груди начальника.
Настурция потребовала у торговок зеркальце, приложила к губам Филина, только что смоченным квасом и торжествующе вытянула руку - смотрите! зеркальце помутнело: человек-галерея жил...
Шпындро не ведал, что зеркальце избавило его от просеки, от треуха, от голубых пней, не знал Шпындро, что Кругову так просто не уехать, не знал, что жизнь не кончена и борьба продолжается. Шпындро не сильно разбирался в терминах, но то, что происходило с ним, вызывало в памяти слова ступор, кома, удар...
Настурция, подбодренная мутными показаниями зеркальца, перевернула бидон и окатила Филина квасом с ног до головы. Квасные потоки пронеслись по надутым щекам, по напоминающей ощипанную гусиную тушу шее, устремились к животу, купая в пенных струях русалочьи хвосты и оголенных мужчин с очевидными намерениями, касательно русалок, чья синева могла соперничать только с синевой неба над бездыханным начальником. Филин чмокнул, открыл на миг глаза и снова закрыл, не понимая, отчего лежит распластавшись на земле, отчего вокруг десятки неизвестных таращатся в испуге или восторге, отчего непонятная жидкость заливает нос и уши и щиплет веки.
