Жена утонула в кресле, его мягкие контуры слились с такими же пухлыми, колбасообразными складками на ее теле.
Дверь в прихожей хлопнула, Филин вздрогнул: ушла старшая; знал, что сейчас же младшая оседлает телефон и будет трезвонить без устали, чтобы найти повод ускользнуть из дома, тем более ненавистного, что старшая уже улизнула.
Позвонил Шпындро, наговорил жене Филина подобающих любезностей, и Филин, сидя под прикрытием газеты, стеснялся лица жены, свирепого, изредка прорезаемого неискренней улыбкой; жена жестом подозвала Филина и, когда муж приблизился, обдала его аммиачным запахом изо рта. Филин поблагодарил сотрудника за внимание - к знахарке в субботу, Шпындро заедет за начальником в одиннадцать утра.
Филин опустил трубку: вяжет! умело, не слишком перетягивая веревками суставы, вяжет со знанием дела, без тугих узлов, понимая, что играть в прозрачное бескорыстие глупо, но и бравировать корыстью не след; Филин поежился: стать в позу? отказать? а вдруг старуха и впрямь поможет, подлатает и тогда, даст бог, высидит на работе еще годок-другой и вытянет-таки дачу, если проказы дочерей, их удручающая способность гробить собственную жизнь не оставят камня на камне от его планов.
- Ты куда собрался? - Жена тяжело ворочалась в кресле, держа перед носом книгу, открытую на первой странице уже неделю.
Филин окликнул пса, прицепил поводок к ошейнику, теряющемуся на лохматой шее и отправился на улицу; делая третий круг во дворе, он отвернулся, чтобы не налететь на младшую дочь, которая расстаралась вызвонила возможность вильнуть хвостом. Филин тоскливо посмотрел на красные глазенки задних огней удаляющегося автомобиля, он давно этот лимузин приметил и знал: сегодня дочь не вернется до утра. Собака проявила понимание и только что тянувшая хозяина в разные стороны, замерла, заскулила, будто и ей больно. Филин достал папиросы, нервно ломая спички, закурил и направился в сторону говорливого пенсионера из третьего подъезда. Старик церемонно приподнял шляпу, обнажив блин лысины, в неверном свете фонарей напоминающий лягушачье брюхо в обрамлении седин. Филин рухнул на скамью, скрипнул приветствие зло и пусто, сразу перехотел болтать; от земли тянуло холодом и пенсионер остерег.
- Я-то на войлочной прокладке сижу, конфисковал у машинистки домуправления за три шоколадки, а вы-то безо всего. Застудите мужской багаж, беды не оберешься.
На черта мне теперь багаж этот, хотел возразить Филин, только нужду справлять, но воздержался, дернул пса за поводок и направился к подъезду.
Наташа Аркадьева прознала, что утром в субботу муж отправляется за город, раньше трех-четырех не вернется и поэтому приняла приглашение Крупнякова отобедать. Последняя привязанность Аркадьевой растаяла с месяц назад и теперь, в межвременьи любовных утех кандидатура Крупнякова приобретала свою привлекательность. Будет ценить, будет показывать друзьям на дачах, укрытых десятками километров дорог от чужих глаз, будет млеть и восторгаться, а как же?.. Крупняков хоть и немалого полета, а жулик, а Наташа Аркадьева жена выездного, лицо причастное к важному и серьезному, лицо повидавшее, как там у треклятых, не на картинках, не на экране, а живьем, лицо, которое может и имеет право рубануть во всеуслышание: в Сан-Себастьяне есть ресторанчик для избранных, так там... или на пляже в Брюгге, как нигде... или от Афин до Родоса лету всего ничего... Крупняков мужчина спокойный, крепко стоящий на ногах, вхожий во все закрытые двери, умеющий держать язык за зубами и то, что они вместе обделывают дела вовсе не смущало Наташу: подумаешь, девятнадцатый век, что ли, дела делами, а скука всех душит и хочется, чтобы мужчина, достигший чего-то в жизни - а разве Крупняков не достиг, если мерять деньгами, а если не ими, чем же еще мерять? - выказывал восхищение тобой, не ленился говорить слова пусть и дежурные, но из тех замечательных, в которые всегда веришь, как в собственное бессмертие, будто бы именно для тебя оставленную щелочку миллионы других ее не замечали, а ты непременно в нее проскользнешь и будешь вечно жива и молода, и обожаема, и это так естественно, потому что это ТЫ.
