Но я проснулся слишком рано. Клэр исчезла. Свет, пробивавшийся сквозь ставни, был точно таким же, как в первый день болезни. Операция не начиналась. Стоял еще только тот утренний час, когда в клинике ждут прибытия хирурга, час, когда будущего пациента, тайком уложившего чемодан, перехватывает на пороге дневная сиделка.
Охваченный паникой, я стал одеваться. Руки мои тряслись. Вошла Клэр:
— Что ты делаешь?
— Ничего. Одеваюсь.
— Зачем?
— Как зачем? Пора одеваться, разве нет?
Я надеялся, что, притворившись, будто забыл о нашем вчерашнем решении, я заставлю запамятовать об этом и Клэр.
— Если ты сейчас же снова не ляжешь, — сказала она, — ты больше никогда меня не увидишь.
Весь дрожа, я укрылся одеялом. Какое-то время я лежал спокойно. Я попытался определить, где у меня болит. Где мне больно?
Я еще не страдал. Сколько времени придется ждать? Наверное, боль придет крадучись. Она найдет во мне почву, подготовленную ожиданием. С момента пробуждения, под толчками страха, я чувствовал, как моя слабая воля рассеивается. Несчастье приближалось неслышными шагами. Реальное, но невидимое, в ужасающей тишине, оно одного за другим закалывало моих часовых.
Иногда, чтобы подстегнуть мою панику, оно подавало мне знак. Один раз стиснуло больную ногу, так сильно, что я чуть не закричал. Я позвал Клэр.
— Мы забыли о главном. Мне не дали отпуска. Я должен явиться сегодня вечером в управление.
— Все улажено, — сказала Клэр. — Я сообщила, что ты болен. Сюда пришлют врача, чтобы он тебя осмотрел. Вы коллеги, вы друг друга поймете.
Я поостерегся настаивать. Пришло время хитрить, усыпить недоверчивость Клэр. Она накинула свой плащ. Скоро она уйдет, оставив меня одного.
Я стал следить за всеми ее движениями. Она открывала и закрывала шкафы. С каждым закрытым шкафом моя надежда становилась все более шаткой. Клэр пришла за моей одеждой:
— Она тебе не нужна, раз ты не выходишь из дома.
Я подавил возражения. Однако почувствовал унижение. Меня принуждают жить в ночной рубашке, как слабоумных стариков в домах престарелых, чьи выходки пресекают, забирая у них брюки.
Свежая, в своем утреннем туалете, собрав волосы на затылке, Клэр была символом молодости и здоровья, символом мира тех, кто свободен пойти куда угодно в повседневной одежде.
— Я вернусь через час.
Я услышал, как ключ повернулся в замке входной двери. Я был заперт; но один; но свободен.
Бесполезно терять время на поиски своей одежды. Я пошел прямо в комнату Рене. В своем шкафу он хранил гражданский костюм из серой фланели, рубашку, летние туфли. «В военное время, — говорил Рене, — надо иметь под рукой гражданскую одежду». Как он был прав!
Слишком тесный пиджак сдавил мне грудь, брюки доходили до щиколоток. Но я худо-бедно был одет. Больше пришлось повозиться с туфлями, особенно с правым. Я распорол его кухонным ножом и все-таки надел.
Теперь ключ. Найти ключ. Один за другим я перепробовал на входной двери все ключи в квартире, и слишком большие, которые не пролезали в скважину, и до смешного маленькие, проворачивавшиеся в замке во все стороны. Замок крепился к двери тремя шурупами. Я вывинтил их кончиком ножа. Я оставил дверь приоткрытой. Я отойду недалеко. Выбор у меня небольшой. Я выбираю самое простое решение. Во-первых, не выздоравливать; обеспечить себя наркотиком на день. А до вечера я найду способ получить обратно свой чемодан.
По ту сторону городского сада, на одном из балконов на углу улицы написаны золотыми буквами слова: «Врач, доктор медицины».
Я вошел без звонка, как советовала табличка на двери. Я был один в приемной. Несколько кресел с выпирающими пружинами под потертой обивкой окружали бамбуковый стол, заваленный журналами. Я сел лицом к двойной двери, обитой кожей, в которую мне скоро надо будет войти.
В комнате у меня над головой кто-то ходил. Затем послышался шум передвигаемой мебели, что-то упало. Плакал ребенок. Тихий голос что-то напевал. Наверное, никто не слышал, как я вошел. Я кашлянул. Затем стал ходить по приемной. В окно я видел городской сад и, сквозь деревья, подъезд моего дома. Начинался дождь. Люди на улице ускоряли шаг. Вдруг я увидел Клэр. Она несла продуктовую сумку. Она огибала площадь. Через минуту она будет дома, увидит, что меня нет, и между нами все будет кончено.
