Хозяйка с сеном, а он ее:
Бац!
Летит хозяйка из хлева, а за ней — сено, за сеном — баран, за бараном — ясли…
Отвяжи, а то убьет!
Цок топором по привязи, и баран, как жеребец, через заборы, через огороды — на площадь!
М-м-ме!. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Зарежь, а то умру! Ей же богу, умру!
* * *
Так вот, самое трудное дело в овцеводстве — это держать барана и не пускать его к чужим овцам!
А остальное пустяки!
1925
Перевод С. Радугина.
Газет не читаю по причине перегруженности работой и слабого здоровья.
(Из письма).
Не читаю, знаете… Не читаю… Работы много, а главное, действует как-то нехорошо. Слабею… Придет газета, так до того иногда, знаете, хочется просмотреть, и не могу… Ну не могу и только!
Только примешься — руки дрожат, в жар бросает, на глаза слеза набегает… Посинею весь и брошу…
А то как-то схватил свежий номер, едва развернул и: "Оккупация Рур…" про себя промолвил, а оно меня в правый пах примерно так пальца на два в сторону от пупа как шпиганет! Побледнел весь… Пот с меня так и льется… Жена уж и бутылку с горячей водой на живот и лоб уксусом натерла — не берет… Вертит меня ветряком по дивану… Я и то и се… И что бы вы подумали: аппендицит… Газетный аппендицит. Такая болезнь желудка…
— Не ешьте, — говорит врач, — недели три твердой и слишком горячей пищи.
Вот что было. Только и спасался нежинскими огурцами… Они, знаете, не слишком твердые и не горячие… А то хоть пропадай…
Да что, если вам все рассказать, право, не поверите…
Лег я однажды после обеда отдохнуть (работы ведь уйма — сами, небось, знаете!), взял себе газетку (рискнул-таки!) и развернул… И стало меня ко сну клонить! Да как! Вот уж и на заседание бежать надо, а я сплю. И если бы еще спал, как люди спят… А то что почудилось?! Будто все коммунальные банки соединились в один огромный-огромный. И у здания этого банка будто восемь с половиною ног… И подбегает оно (это здание) ко мне и лезет на меня… Лезет, душит меня и кричит:
— Газета! Газета!
Просыпаюсь, а передо мной жена:
— Газета, — говорит, — вокруг шеи обмоталась, чуть ты не задохнулся!
Боюсь газеты! Не читаю…
1926
Перевод С. Радугина.
— И не пил и много не наедался — только мисочку затирки и съел, — а такое вот приснилось… Как кричал, как стонал во сне, лучше и не вспоминать…
— А что стряслось, Кондрат Иванович?
— Да такое стряслось, такое приключилось, что как вспомню, так и млею… Под сердцем только — дерг-дерг-дерг, в голове туман, и за притолоку, чтобы не упасть, хватаюсь.
Помолился я богу и лег… в кладовке на кожушке… Недолго и ворочался… И вот, пускай бог простит, снится мне, будто я — моя же Мура, будто я, не про вас будь сказано, корова… А моя Мура вроде не Мура, а будто я — Кондрат Стерня… Идет Мура к хлеву, берет веревку, привязывает меня и ведет поить. А оно — январь, холодно — птица падает…
Иду я к колодцу — реву… Замерз, как березовая почка… Реву.
— Не пои меня холодной водой, не то околею…
А она не понимает. Тычет мордой моей в корыто, а там не вода, а лед…
Напился — реву, потому, чувствую, замерз, совсем замерз…
Ведет она меня в хлев, привязала к яслям, кинула сечку, поддала коленом в живот:
— Ешь, черти бы тебя взяли!
А в хлеву ветер аж гудит!.. Как дунет, так словно в тебя какой-то черт сто иголок воткнул… Топчусь я на месте и:
— А та-та-та! А та-та-та!
А потом как зареву:
— Ой, спасите! Ой, кто в бога верует?!
Идет моя Мура в моем кожушке, в валенках и в кроличьей шапке.
— Чего ревешь?
— Да помилуй, — говорю, — разве можно скотину в таком хлеву в такие лютые морозы держать?! Пропаду! Ей-богу, пропаду!
— А я, — говорит, — пропала? Я три года, чтоб тебя волки съели, мучаюсь в этом хлеву! Три года меня трясет, как в лихорадке! Подумаешь, барыня какая!..
И кнутом — хвать!
— Стой, стерва! Замерзла! А, испачкалась… И-и-и… Косолапая.
И по поджилкам кнутом — хвать!
И матюком меня, маткжом… . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глядь, а жена уже и доить меня идет. Хочу сказать:
— Палазя! Это я! Что ты делаешь? Что ты делаешь?
А она уже садится…
Только хотела за сосок ухватиться, я и проснулся.
Так поверите, весь мокрый… И дрожу… Перекрестился.
