Виктор Иванович поинтересовался, как это так ее надо выстроить, и девица пояснила: «Ну, вот, к примеру, если ты можешь выебать козу в переходе сабвея на глазах у всей публики, ты станешь знаменитым».
Виктор Иванович оглянулся, козы нигде не нашел и выеб на всякий случай девицу. Славы это ему не принесло, наверное, потому, что он не в переходе сабвея это сделал, а на принесенном с помойки диване.
Но он уже и не хотел никакой такой славы. Он хотел писать свои излюбленные картинки, а на жизнь всегда мог заработать реставрацией старых полотен.
У него были умные, умелые руки, и дилеры охотно волокли к нему кучу работы. Но то, что он часто запивал, и тогда до него невозможно было достучаться, с годами сильно поубавило его заработки.
А японцы эти почему всегда богатенькие.
Выставка располагалась на двух этажах: в подвальном и первом.
Скульптор выделывал всякие супер непонятные штуки из каких–то суперсовременных, еще никому не известных материалов.
Народ сначала толпился и там и там, но постепенно все стеклись на первый, где на длинных столах вдоль одной стены, располагалось угощение.
Виктор Иванович сразу понял, что ему в подвале делать нечего, а на первом этаже он не столько закусил, сколько выпил, и ему жутко захотелось ссать. Галерейщики в Сохо давно уже стали запирать туалеты на ключ, установив на печальном опыте, что всякий сброд стекающейся на вернисажи, туалетами пользуется не аккуратно.
Виктор Иванович пошел по этажам, в надежде где–нибудь отыскать открытый сортир, нигде не нашел и ему уже было не в моготу, когда он в отчаянье спустился в подвал.
И тут он увидел у стены раковину. Очень красивую, переливающуюся всеми цветами радуги, наподобие настоящей морской раковины.
И ни одного человека. Несказанно обрадовавшись, он подошел к раковине, расстегнул ширинку и стал ссать.
Но тут же заметил, что почему–то моча не стекает, а стоит не движимо, только пенится. Свободной рукой он повернул один кран, и тот с хрустом обломился. Машинально, еще не понимая в чем дело, он повернул другой кран, и тот остался у него в руке. И в этот момент он с ужасом увидел на стене у раковины табличку, на которой было написано, что сей экспонат под названием «Раковина в лунную ночь» изготовлен из какого–то поли- толи–али — мера.
Рука Виктора Ивановича дрогнула, и он обоссал новые брюки.
Единственный, пригодный для выхода в люди костюм, купленный ему Мелиссой, оказался испорчен. Надевать пиджак с брюками, не ведавшими стирки, обляпанными краской, разными маслами, с пузырями и дырами на коленях и бахромой на обшлагах было очевидно бессмысленно, и Виктор Иванович его не надел. Закрутив резинкой сильно поредевшие и посеревшие патлы в так называемый, понитейл, то есть, в жиденький, но довольно длинный хвост, Виктор Иванович, глядя на себя в зеркало, вполне резонно подумал, что и рубаху не имеет смысла менять, поскольку ее заляпанность краской вполне гармонирует со штанами, и весь этот его облик, с хвостом, включительно, без лишних слов, красноречиво, объяснит психврачу род занятий собеседника. Вполне довольный собой, Виктор Иванович зарядил бутылку Кока — Колы оставшимся у него ромом и двинулся в путь. Он никогда не выходил из дома без подобного заряда.
В открытую попивая темную смесь, он наслаждался своим так просто изобретенным способом провести негодных копов, когда–то, еще только по прибытии Виктора Ивановича в Америку, арестовавших его в скверике за невинное распитие бутылочки пива. Но и содержимым бутылки Виктор Иванович вполне наслаждался.
Всю дорогу до самого этого сумасшедшего дома наслаждался.
Так что, в конце концов, утратил всякую внятность.
Его английский и без того был очень скромен, можно сказать даже жалок, но по мере опустошения бутылки, в мире не нашлось бы языка, на котором Виктор Иванович мог бы объясниться сколь–нибудь внятно. Речь его в такой кондиции приобретала невыносимую тягучесть, становилась настолько труднопроизносимой, что, в сущности, ему самому делалось безразлично, на русском он говорит, или на английском, он уже и сам не понимал, на каком.
А главное, не понимал зачем, и кому это надо.
