Но никто ничего не говорил. Ослепленные цифрами, эти люди, никогда не видевшие больше нескольких тысяч лир одновременно, пытались представить себе, как же выглядит миллион.
А кто поедет в Геную? – спросил наконец Рокко.
– Я подумал, что вы с Дино вполне справитесь.
Рокко не колебался ни секунды.
– Согласен. А ты, Дино?
Рыбак поднялся. Всем вдруг почудилось, что он стал еще выше и худее, чем обычно.
– Нет, это дело не по мне. Я честно продаю честно пойманную рыбу. Брильянты меня не интересуют, Синьори – тоже. Спокойной ночи…
Дино вышел, и все услышали, как он карабкается в свою каморку на чердаке. Звук каждого шага над головой отзывался тревогой в сердцах оставшихся. Смущенный, Марио попробовал рассмеяться, но смех его звучал довольно фальшиво.
– Ох, уж этот Дино, вечно у него не все как у людей…
Но Джельсомина не разделяла его мнения.
– Дино – хороший человек, – сказала она. – Идет своей дорогой и не желает ни от кого зависеть. И по-моему, он совершенно прав. Брильянты не для нас… это нечестно.
Рокко не на шутку рассердился.
– Что значит: честно-нечестно, дура? А подыхать с голоду – это честно? Но стоит этому ишаку Дино что-то сказать – и ты тут же соглашаешься.
Марио стукнул кулаком по столу.
– Довольно, Рокко! Ты что, бредишь! Я знаю Дино дольше, чем ты. Он всегда был упрямцем. Обойдемся без него… но оскорблять моего брата ты не имеешь права, да и Джельсоми-ну тоже, особенно при всех. Кто заменит Дино?
Джованни и Альдо немедленно предложили свои услуги. Марио выбрал сына.
– Ты слишком недавно вошел в семью, Джованни, понимаешь?
И в тот вечер все, кроме Дино и детей, заснули, мечтая о грядущем богатстве.
Просыпаясь утром, Альдо всегда благодарил Всевышнего за то, что не умер ночью. Потом в рассветной тишине прислушивался к мерному дыханию младших братьев – Джузеппе, Альфредо и Бенедетто. Убедившись, что все спят, Альдо осторожно перелезал через туфячки малышей, проскальзывал в комнату, где мирно почивали родители с тремя девочками – Памелой, Тоской и Бруной, и, стараясь не скрипеть дверью, выбирался в просторную кухню. На столе стояла пицца, приготовленная накануне матерью и тетушкой Джельсоминой. Зачерпнув воды из ведра, Альдо быстро умывался, продолжая прислушиваться к домашним шорохам и звукам. Из-за двери напротив кухни доносился мощный храп дядюшки Рокко. Перед уходом Альдо оставлял Джованни, жившему вместе с Лауреттой в самой дальней комнате, записку со своими координатами.
Одетый в полотняные штаны и майку с короткими рукавами, Альдо выходил на крыльцо дома на виколо Сан-Маттео, потягивался, глубоко вдыхал»воздух и радостно смеялся, счастливый, что ему всего двадцать пять лет и что живет он в чудесном городе Неаполе, подаренном Богом в минуту особого благодушия своим любимым детям – неаполитанцам. Этот счастливый смех Альдо был еще одной утренней благодарственной молитвой Предвечному.
Хотя на дворе стоял июль, утренние часы были еще прохладными. Пересекая вико делла Трофа, Альдо поздоровался с тощим желтоглазым Итало Сакетти. Больная печень давно не давала Сакетти почти ни минуты покоя, и каждый день становился все невыносимее. Работа в кафе доканывала беднягу, но, слишком ленивый, чтобы сменить профессию, Итало смирился с мыслью о гибели от алкогольного цирроза в больнице Иисуса и Марии. В предвидении этого грустного дня, он не оставлял больницу щедротами. Сакетти немного приходил в себя лишь после первого утреннего возлияния. Сейчас он подметал тротуар возле своего кафе и время от времени с отвращением сплевывал, а потом на несколько секунд замирал в раздумье, как бы подводя некие зловещие итоги.
– Привет, Итало! Как дела?
Кабатчик поднял голову.
– А, это ты… хуже некуда – плюю одной желчью… – и с раздражением добавил: – Но тебе-то на это начхать, разве нет? Кого волнует чужое горе?…
Сакетти встал сегодня явно не с той ноги, и Альдо понял, что его лучше не беспокоить.
– Если Мадонна будет добра ко мне сегодня, за вечернюю выпивку плачу я.
– Мадонна…
В том, как Итало произнес имя Божьей Матери, звучали сомнение, жалость, презрение и полная безнадега. Да и какое доверие мог он питать к Непорочной, если она отказывала ему в самом что ни на есть пустяковом чуде – привести его печенку в хорошее состояние?
