Итак, классовых языков нет и не было. Иначе дело обстоит с речью, о чем см. ниже (§4).
Вторая ошибка языковедов состояла в отожествлении языка и культуры. Это отожествление неправильно, так как культура – это идеология, а язык не относится к идеологии.
Отожествление языка с культурой влекло за собой целый ряд неверных выводов, так как данные предпосылки неверны, т. е. культура и язык не одно и то же. Культура в отличие от языка может быть и буржуазной и социалистической; язык, будучи средством общения, всегда общенароден, обслуживает и буржуазную и социалистическую культуру.
Каково же отношение между языком и культурой? Национальный язык есть форма национальной культуры. Он связан с культурой и немыслим вне культуры, как и культура немыслима без языка. Но язык не идеология, которая является основой культуры.
Были, наконец, попытки, в частности у Н. Я. Марра, уподобить язык орудиям производства.
Да, язык – орудие, но «орудие» в особом смысле. С орудиями производства (они являются не только вещественно–материальными фактами, но и необходимым элементом общественной структуры общества) у языка общее то, что они безразличны к надстройке и обслуживают разные классы общества, но орудия производства производят материальные блага, язык же ничего не производит и служит лишь средством общения людей. Язык – это идеологическое орудие. Если орудия производства (топор, плуг, комбайн и т. п.) обладают конструкцией и устройством, то язык обладает структурой и системной организацией.
Таким образом, язык нельзя причислить ни к базису, ни к надстройке, ни к орудиям производства; язык нетожествен культуре, и язык не может быть классовым.
Тем не менее, язык – это общественное явление, занимающее свое, особое место среди других общественных явлений и обладающее своими специфическими чертами. Каковы же эти специфические черты?
Так как язык, будучи орудием общения, является одновременно и средством обмена мыслями, естественно возникает вопрос о соотношении языка и мышления.
В отношении этого вопроса существуют две противоположные и в равной мере неправильные тенденции: 1) отрыв языка от мышления и мышления от языка и 2) отожествление языка и мышления.
Язык – достояние коллектива, он осуществляет общение членов коллектива между собой и позволяет сообщать и хранить нужную информацию о любых явлениях материальной и духовной жизни человека. И язык как коллективное достояние складывается и существует веками.
Мышление развивается и обновляется гораздо быстрее, чем язык, но без языка мышление – это только «вещь для себя», причем не выраженная языком мысль – это не та ясная, отчетливая мысль, которая помогает человеку постигать явления действительности, развивать и совершенствовать науку, это, скорее, некоторое предвидение, а не собственно видение, это не знание в точном смысле этого слова.
Человек всегда может использовать готовый материал языка (слова, предложения) как «формулы» или «матрицы» не только для известного, но и для нового. В главе II («Лексикология») будет показано, как можно в языке находить средства выражения для новых мыслей и понятий, как можно создавать термины для новых объектов науки (см. § 21). И именно, находя себе нужные слова, понятие делается не только понятным для других членов общества, но и для того, кто эти новые понятия хочет ввести в науку и в жизнь. Об этом когда–то говорил греческий философ Платон ( IV в. до н. э.). «Смешным, думается мне, Гермоген, может показаться, что вещи становятся ясными, если изображать их посредством букв и слогов; однако это неизбежно так» («Кратил»)[ 14 ].
Каждый педагог знает: только тогда он может утверждать то, что он преподает, когда ему ясно – когда он сможет словами рассказать это своим ученикам. Недаром римляне говорили: Docendo discimus («Обучая, учимся»).
Если мышление не может обойтись без языка, то и язык без мышления невозможен. Мы говорим и пишем, думая, и стараемся точнее и яснее изложить свои мысли в языке. Казалось бы, что в тех случаях, когда в речи слова не принадлежат говорящему, когда, например, декламатор читает чье–нибудь произведение или актер играет роль, то где же тут мышление? Но вряд ли можно актеров, чтецов, даже дикторов представлять себе как попугаев и скворцов, которые произносят, но не говорят. Не только артисты и чтецы, но и каждый, кто «говорит чужой текст», по–своему его осмысливает и подает слушателю. То же относится и к цитатам, употреблению пословиц и поговорок в обычной речи: они удобны, потому что удачны, лаконичны, но и выбор их, и вложенный в них смысл – след и следствие мысли говорящего. В общем, обычная наша речь – это набор цитат из известного нам языка, словами и выражениями которого мы обычно пользуемся в нашей речи (не говоря уже о звуковой системе и грамматике, где «новое» никак нельзя изобрести).
