При функциональном переносе общность не опирается на чисто материальное сходство: вещи могут быть совершенно разными и по форме и по цвету и т. д., объединяет их общность функции. Так, гусиное перо (часть оперения птицы) передало свое название стальному перу не потому, что они оба заточены снизу, остры и имеют одинаковое движение, а потому, что у них общая функция: «орудие письма». Эта общность и позволила несхожему внешне предмету принять данное наименование.
То же со словом мануфактура (лат.), буквально значащим «то, что должно быть сделано рукой». Постепенно на основе ручного труда возникли первые фабрики; к нашему времени производство механизировано и ручной труд ушел в историю ремесел, однако нас нисколько не смущает словосочетание «Трехгорная мануфактура», относящееся к тому предприятию, где весь труд давно механизирован[ 125 ].
Ни говорящего, ни языковеда особенно не беспокоит выражение автомобилистов выжать конус, хотя в современных автомобилях нет никакого конуса, а эта «функция» достигается выжиманием сцепления (соединение двух дисков).
Так же возможно говорить по–русски стрелять, не удивляясь, что стрел при этом нет, по–немецки die Flinte – «ружье», хотя никакого кремня (Flint) в них нет; на этом же основан перенос названия слова гривна: 1) ожерелье (что на гриве, загривке –метонимия), 2) связка, например, шкурок пушных зверей («20 гривен и 4 гривны кунами» – «Русская правда», Карамзинский список, ст. 65), что служило единицей торгового обмена и мерилом налога и штрафа, и 3) монета: «вещь» пришла с востока, а название сохранилось свое, старое, перейдя по общности функции на новую вещь.
Совершенно так же в латинском языке слово pecus – «скот» породило слово pecunia – «деньги», так как скотоводы–римляне измеряли доход первоначально в скоте, а позднее в деньгах, но функция оставалась та же.
В параграфе, посвященном этимологии, мы встретимся с тем, что западноевропейское elephant(us) – «слон» по происхождению то же слово, что и русское слово верблюд, хотя животные здесь названы разные: но, оказывается, была общая функция этих «вещей», благодаря которой «слон» смог отдать свое имя «верблюду».
В наше время дебаркадер (от фр. debarcadere – «пристань») из debarquer – первоначально «вылезать из лодки (барки)», как название пароходной пристани перешло на обозначение платформы, куда прибывают поезда; и, наоборот, вокзал – здание железнодорожной станции – перешло на обозначение пристани для пароходов («речной вокзал»). Это могло произойти благодаря общности функции разных «вещей». На том же основании нас не пугают такие выражения, как красные чернила или розовое белье (ведь черное не может быть красным, а белое – розовым), так как дело не в сходстве цвета или чего–нибудь иного материального, а в общности функции.
При переносе названия по функции мы можем еще более, чем при метафорическом, убедиться в том, что вещь меняется, а понятие, содержавшееся в данном слове, сохраняет кое–что из своих признаков и в отличие от метафоры обязательно существенный признак, функциональный.
Метонимия[ 126 ]– такой перенос названия, который совершается не на основании сходства внешних или внутренних признаков прежней вещи и новой, а на основании смежности, т. е. соприкасания вещей в пространстве или во времени.
При метонимическом переносе меняется не только вещь, но и понятие нацело.
Вот этому пример. Слово бюро имеет такую историю: французское bureau – первоначально «ткань из верблюжьей шерсти», далее, тот «стол, который покрывался этой тканью», а это было в средневековой Франции в суде и других «присутственных» местах (ср. конторское бюро); затем «комната с такими столами», далее, «отдел учреждения» (машинное бюро, конструкторское бюро) или целое «учреждение» (лекционное бюро), «люди, работающие в этом учреждении» (все бюро в сборе), и, наконец, «заседание этих людей» (бюро у нас по четвергам, на бюро постановили).
При метонимии лишь соседние звенья подобной цепи переноса названия поддаются объяснению, связь же последующих звеньев идет от одного к другому последовательно и опосредствованно, что в корне отличает метонимию от метафоры.
