С другой стороны, из этих описаний видно, как окрепшее с годами духовное самосознание писателя позволило ему не только осознать, но и дискредитировать ведущие мотивы того периода его жизни.
Итак, за борьбой между «социальным» и «духовным» уровнями личности, как правило, стоит противоречивость и разноуровневость социальных «норм». Конструктивная переработка этих противоречий возможна только при участии самосознания и составляет один из важнейших моментов личностного творчества человека.
Перейдем к последней функции самосознания – осмыслению собственной жизни. Сразу скажу, что это активность особого рода: она направлена не просто на осознание ведущих мотивов, но и на координацию всей личности в целом. Ведь речь здесь идет о смысле не отдельных действий, поступков и даже деятельностей, а о смысле всей жизни.
Факты показывают, что этот вопрос встает не перед каждой личностью и не с равной силой. Редко он появляется в молодые годы. Если молодой человек и ставит перед собой такие вопросы, то звучат они немного иначе: не «Для чего я живу?», а «Для чего (или как) я хочу жить?» Молодой человек, по выражению Л. Н. Толстого, еще «пьян жизнью», у него еще много стихийно возникающих и стихийно действующих мотивов.
Обычно нужно окунуться в жизнь, пройти некоторые этапы жизненного пути, чтобы началась внутренняя работа по осмыслению собственной жизни. Часто случается, что вопрос о смысле жизни возникает вместе с появлением осязаемого ощущения ее конечности, т. е. неизбежной смерти.
Человеческая культура содержит много замечательных памятников, в которых отражены подобные переживания личности, подобная работа ее самосознания. Я позволю себе снова обратиться к «Исповеди» Л. Н. Толстого как к одному из самых выдающихся произведений, написанных на эту тему.
На примере рассмотренных выше отрывков из «Исповеди» мы видели, как Л. Н. Толстой со свойственной ему силой ума, критичностью и откровенностью постоянно анализировал собственные мотивы, пытаясь понять, почему он занимается тем или иным делом, что в действительности им руководит. Этот анализ неоднократно приводил его к неожиданным открытиям, которые заставляли его резко изменить свой образ жизни. И вот на фоне такой работы возник еще один, более общий процесс. Вначале, по описанию Толстого, он стал обнаруживать себя в форме недоумений и вопросов: «Зачем я живу?», «Ну, а потом что?»
Он отгонял эти вопросы, но они возвращались и оставались без ответа. В конце концов эти вопросы без ответа, по словам Толстого, «слились в одно черное пятно», и жизнь остановилась.
«Прежде чем заняться самарским имением, воспитанием сына, написанием книги, надо знать, зачем я это буду делать. Пока я не знаю – зачем, я не могу ничего делать.
<…> И это сделалось со мной в то время, – продолжает Толстой, – когда со всех сторон было у меня то, что считается совершенным счастьем… И в таком положении я пришел к тому, что не мог жить и, боясь смерти, должен был употреблять хитрости против себя, чтобы не лишить себя жизни <…>» (112, т. XVI, с. 117—118).
Поиски ответа на вопрос о смысле жизни продолжались у Толстого более трех лет. Они были напряженны и мучительны.
Невозможно проследить все сложные ходы мыслей и переживаний автора. Для этого нужно читать само произведение. Скажу только несколько слов о том психологическом выходе, который нашел для себя в конце концов Толстой. Он очень знаменателен.
Одно из главных рассуждений, к которому постепенно пришел автор «Исповеди», состояло в том, что в своих поисках, «гордых и одиноких», он оторвался от многих и многих миллионов людей, живших до него и живущих теперь, и в этом, как он понял, была его ошибка.
«С тех пор, как началась какая-нибудь жизнь людей, у них уже был этот смысл жизни, и они вели эту жизнь, дошедшую до меня. Все, что есть во мне и около меня, все это – плод их знания жизни. Те самые орудия мысли, которыми я обсуждаю эту жизнь и осуждаю ее, все это не мной, а ими сделано. Сам я родился, воспитался, вырос благодаря им. Они выкопали железо, научили рубить лес, приручили коров, лошадей, научили сеять, научили жить вместе, урядили нашу жизнь; они научили меня думать, говорить. И я-то, их произведение, ими вскормленный, вспоенный, ими наученный, их мыслями и словами думающий, доказал им, что они – бессмыслица! Тут что-то не так…», – говорил я сам себе» (112, т. XVI, с. 136).
